Iосифъ Петровичъ Сениговъ.

Народное воззреніе на деятельность Іоанна Грознаго.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типо-Литографія В. А. Вацлика, Литейный проспектъ, д. № 45—8.

1892.

Публичная лекція, читанная въ зданіи С.-Петербургскаго Университета 25-го Февраля 1892 г. въ пользу пострадавшихъ отъ неурожая.

Дозволено цензурою С.-Петербургъ 1 Апреля 1892 г.

СОВРЕМЕННОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

До 1453 г. „самодержцами" именовались только византийские Императоры („самодержец" — дословный перевод греческого „а ut о krator ") „царями" до 1480 г. на Руси называли владык Золотой Орды. В конце Х V в. оба титула уже „освободились", но в Русской державе они еще не использовались официально и тем более не объединялись в единый титул. А ведь „ Царь " и „ Самодержец " — это титулы такого правителя, который способен и свою державу, и весь мир привести к победе истинной веры . [Ибо это титулы главы народа Божьего, царя семени Давида. Именно Давида, раба Своего , Господь избрал на век пасти народ Свой, Иакова, и наследие Свое, Израиля, - земную Церковь (Пс. 77,69-71) .]

Убеждение в том, что именно московский Государь способен взять на себя исполнение божественных предначертаний, повести народ русский ко всемирному величию и тем самым спасти остальной, духовно „изрушившийся" мир, утвердилось не в один момент. Оно зрело долго, исподволь, на протяжении двух веков, еще со времен Ивана Калиты, когда Москва и ее Князь стали центром нового „собирания" Руси. Неспешное укрепление Московского княжества в годы „татарщины" воспринималось в народе как знак избавления от Божией кары, а сама Москва и ее Князья — как избранники Божии, посланные спасти и народ и государство от татарского „заточения". Немаловажным, а для многих, может быть, и решающим фактором в распространении подобного мнения стали многочисленные праведники и чудеса, сотворенные в пределах московских владений.

С конца ХI V в. явно нарастает и стремление установить в эти годы на Московской Руси царский титул. Так, еще Мамай возводил на Великого Князя Дмитрия Ивановича обвинения в том, что тот присвоил не принадлежащий ему царский титул: „Князь великий Дмитрий Иванович себе именует Русской земли царем и паче честнейше тебе славою супротивно стоит твоему царствию". Ивана III уже уговаривали принять титул Царя вместо титула Великого Князя — с конца Х V в. титул „Царь" начинает появляться в некоторых русских внешнеполитических документах, в частности в делах со Швецией — с 1482 г. И Василий III иногда использовал этот титул. В частности, на золотой печати, привешенной к грамоте с мирным договором с Данией (1516), Василий Иванович именуется как „царь и государь". Тот же титул можно встретить в послании Василия III римскому папе (1526).

В этом смысле характерно, что именно в первой четверти Х V в. появляется „Сказание о князьях Владимирских" , обосновавшее династические претензии государей . В основе „Сказания" лежат две легенды. Первая — о происхождении Рюриковичей и, следовательно, московских Великих Князей от римского императора Августа. Вторая легенда доказывает, что царские регалии - царский венец, бармы, золотая цепь, крест от древа распятия и сердоликовая шкатулка, принадлежавшая Августу, — достались московским Великим Князьям через Владимира Мономаха от его деда — византийского Императора Константина.

„Сказание о князьях Владимирских" не только обосновывает династические права московских Великих Князей на царский титул. Главное здесь в том, что московские Государи объявляются наследниками мистического „ Первого Рима ", ибо их родословие возводится до римского императора Августа. А права на наследие „ Второго Рима " утверждаются фактом передачи Владимиру Мономаху царского венца и других регалий византийским Императором Константином . Следовательно, именно московские Государи получают все права на то, чтобы их государство — Московская Русь являлась единственной хранительницей истинной веры . Тем самым перехватывалась инициатива у западноевропейских монархов и государств, тоже издавна претендующих на „римское" религиозно-мистическое наследие. Кроме того, удревление генеалогии московских Государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место.

Интересн подход к "избранию Царя" в народном понимании, из рассказа приведенного в этой книге. Государь происходилъ не изъ рода, близкаго къ той или другой знатной боярской фамиліи, а изъ крестьянскаго сословія. Крестьянского – то есть христианского. А свеча, которая САМА зажигается на воде, т.е. при рождении в Жизнь Вечную – крещении, указывает на ПЕРВОРОДСТВО.

Въ этой книге, въ отношеніи Помазанниковъ Божіихъ, кормчихъ Церкви Христовой, слова „Царь" и „Государь" были исправлены нами на большую букву.

Православное братство во имя св. Царя-искупителя Николая.

____

Прежде, чемъ обратиться къ изложенію событій царствованія Іоанна Грознаго съ народной точки зренія, считаю нужнымь определить, какую именно точку зренія должно признать народною, — есть-ли это точка зренія политическая, нравственно-религіозная, экономическая или какая либо другая. Чтобы определить более яснымъ рельефнымъ образомъ, какую именно точку зренія на политическія событія того или другого царствованія следуетъ признать народною, я приведу народный разсказъ, который объясняетъ причину происхожденія одного внутренняго политическаго событія царствованія Іоанна І V ; въ этомъ разсказе решается вопросъ: отчего на Руси завелась измена.

Но приступая къ предмету изложенія своей лекціи, прежде всего считаю нужнымъ изложить взглядъ народа на древне-русскихъ дружинниковъ и московскихъ бояръ; потому что народное воззреніе на деятелъностъ того или другого князя или государя складывается подъ впечатленіемъ не одной только деятелъности разсматриваемаго государя, но и деятельности техъ лицъ, которымъ приходится быть посредниками между представителемъ верховной власти и народомъ. Поэтому то, я считаю себя вправе на некоторое время остановитъ благосклонное вниманіе читателей на решеніи вопроса, какъ смотрелъ народъ на представителей древне-русской дружины и московскаго боярства. Чемъ враждебнее [4] народъ относился къ посдеднему, темъ больше онъ могъ чувствовать симпатіи къ тому Государю, который велъ борьбу съ представителями боярства.

Обращаясь, затемъ, къ предмету своей лекціи, прежде всего къ решенію вопроса: какую именно точку зренія на политическ i я событія должно признать народною, я позволю себе привести народный разсказъ „Почему завелась на Руси измена”.

По словамъ этого народнаго разсказа „Почему завелась на Руси измена?, вздумалось однажды Іоанну Васильевичу Грозному отправить пословъ въ иныя государства и требовать отъ королей и князей техъ государствъ ежегодную дань Россіи. Послы объявили всемъ инодержавнымъ королямъ и князьямъ, коимъ было приказано, о царскомъ повеленіи. Короли и князья все собрались въ одно место и советовались между собою, следуетъ ли дань давать Царю Русскому. Наконецъ и придумали загадать Царю Ивану Васильевичу Грозному три загадки, съ темъ, что если онъ, Царь Иванъ, ихъ отгадаетъ, то короли и князья тутъ же дадутъ ему двенадцать бочекъ золота и будутъ платить ежегодную дань; а если не отгадаетъ, то не только не будутъ платить ему дани, но и совсемъ откажутъ отъ царства. Все короли и князья на это согласились и отправили къ Царю Ивану Васильевичу отъ себя пословъ съ грамотою, въ которой написали: „Ваше царское Величество! По требованію твоему дань давать Россіи мы согласны, и сверхъ того дадимъ тебе двенадцать бочекъ золота, но съ темъ только условіемъ, если отгадаешь нашихъ три загадки, — чтo удалее всего на свете? вторая, — что милее всего на свете? третья, — что слаще всего на свете? Если же этихъ загадокъ не отгадаешь, то не только дани не получишь, но и отъ царства будешь отказанъ; для отгадыванія долженъ пріехать самъ къ назначенному месту на востоке, къ белому камню и къ такому-то времени, где короли и князья будутъ все тутъ собравшись?. Царь Иванъ Васильевичъ Грозный, получивши эту грамоту отъ королей и князей и прочитавши ее, призадумался; затемъ, собравъ къ себе всехъ своихъ бояръ и князей и умныхъ людей, объявилъ имъ эту грамоту отъ инодержавныхъ королей и князей и советовался съ ними, какъ ответъ держать, какъ загадки отгадать. Кто чего не говорилъ, — но Царю мало нравились боярскіе и княжескіе [5] ответы; наконецъ, общимъ советомъ придумали ответъ держать инодержавнымъ королямъ и князьямъ такой: „Удалее ветра ничего нетъ на свете; для Царя никого не можетъ быть милее его сына; едва ли что найдешь на свете слаще меда?. Приходитъ срочное время, Царь отправляется на востокъ къ белому камню, со всею царскою свитою, для отгадыванія загадокъ и для полученія дани ежегодной. Ехалъ Царь Іоаннъ Васильевичъ долго ли, скоро ли, близко ли, далеко ли, только видитъ Царь, на одномъ пустомъ месте мужичокъ строитъ церковь; и церковь уже вся построена, только обиваетъ главу щепой, — въ те времена везде вообще на церквахъ и на часовняхъ главы обивались щепою, — и за каждою щепкою и гвоздемъ съ самаго верху мужичокъ опускался на землю и поднималъ вверхъ по одной щепке и гвоздю. Царь подъезжаетъ къ строенію и говоритъ плотнику: „Богъ въ помощь, старичокъ!?

— Прошу пожаловать, добрый человекъ, — отвечаетъ старичокъ.

— Что, братъ, церковь строишь?

— Точно такъ, ваша милость, — отвечаетъ мужичокъ, а Царемъ его, Ивана Васильевича Грознаго, не называетъ, какъ будто и не знаетъ. Царь говоритъ:

— Что же ты, старичокъ, какъ я вижу, за каждой дощечкой и гвоздемъ опускаешься внизъ и по одной дощечке и гвоздю поднимаешь вверхъ? ты бы взялъ до десяти дощечекъ и гвоздей, и разомъ бы поднялъ ихъ: для тебя бы это было полезнее.

— Всякое дело знаетъ мастеръ, — отвечаетъ старичокъ: — а я же тебя спрошу, Царь ты Русскій Иванъ Васильевичъ Грозный, куда ты едешь и зачемъ? Ведь ты едешь на востокъ къ белому камню растолковать загадки, данныя тебе? Тамъ уже тебя короли и князья инодержавные ожидаютъ! Но загадокъ техъ тебе не растолковать, да и царства ты лишишься.

Царь Иванъ Васильевичъ сильно призадумался и спрашиваетъ старичка:

— Какъ же тому быть, не можешь ли ты мне чемъ помочь? [6]

Старичокъ отвечаетъ:

— Изволь, Иванъ Васильевичъ, Царь Русскій, я тебе помогу, только съ условіемъ: тебе обещано, какъ отгадаешь, двенадцать бочекъ золота и ежегодная дань; только изъ двенадцати бочекъ если отдашь мне одну, то изволь, я растолкую тебе загадки, и будешь впередъ царствовать; а нетъ, то царство твое кончится.

— Изволь, старичокъ, — говоритъ Царь: любую бери изъ двенадцати бочекъ, но только разскажи мне загадки.

— А вотъ что, — старичокъ начинаетъ: — тебе заданы загадки: первая, чтo удалее всего на свете? такъ ли? — спрашиваетъ Царя.

— Точно такъ, — отвечаетъ Царь.

— Ты отвечай имъ, — удалее собственныхъ своихъ глазъ ничего нетъ: куда ни взгляну, в одно мгновеніе все вижу. Вторая загадка, — чтo милее всего на свете? Чтo у насъ милее краснаго солнца на свете? оно засветитъ, и всякая тварь веселится. Третья, чтo слаще всего на свете? Слаще воды е сть ли что на свете? безъ нея совершенно никому и жить нельзя. Поезжай, скажи имъ сіе, все получишь.

Царь Іоаннъ Васильевичъ Грозный поблагодарилъ старичка и отправился на востокъ къ белому камню. Пріезжаетъ къ назначенному месту, — тамъ уже его ожидаютъ все инодержавные короли и князья; устроили Царю подобающую встречу, а потомъ стали просить его растолковать заданныя ими загадки. Царь Іоаннъ Васильевичъ начинаетъ такъ:

— Первая ваша загадка: что удалее всего на свете? Удалее собственныхъ своихъ глазъ есть ли что на свете? куда ни взгляну, — все вижу.

— Истинная правда, — отвечаютъ короли и князья.

— Вторая загадка: что милее всего на свете? Можетъ ли что быть милее на свете краснаго солнца? оно засветитъ, — то вся тварь веселится.

— И это правда, — говорятъ короли и князья.

— Третья загадка: что слаще всего на свете? Можетъ ли быть что слаще воды на свете ? Возьмите себе въ примеръ, когда кто нибудь изъ васъ мучается жаждою, а воды бы, вамъ сказали, нетъ, а потомъ узнали бы, что у такого то есть вода въ запасе, а вамъ бы нестерпимо пить хоте [7] лось, то, кажется, въ то время за одинъ глотокъ воды вы готовы были бы отдать Богъ весть что, только бы дали вамъ попить, и пили бы вы съ какою жадностью и наслажденіемъ!

— Истинная, истинная правда, Иванъ Васильевичъ, Царь ты Русскій! — вскричали все короли и князья и потомъ вручили ему двенадцать бочекъ золота и обязались платить требуемую имъ ежегодную дань.

Итакъ, распростившись съ инодержавными королями и князьями, Иванъ Васильевичъ Грозный отправился обратно на свое царство. Приближаются къ месту, где старичокъ строитъ церковь. Царь говоритъ своей свите:

— Чтo, господа, какъ вы думаете: отдать бочку золота старику будетъ очень много? У насъ есть армія и другія войска, нужно ихъ содержать; а у старика чтo есть, и куда ему золото класть? Лучше же мы сделаемъ такъ: изъ бочки вынемъ две части золота, а одну оставимъ, и вместо двухъ долей вынутыхъ всыпемъ песку, чтобы не такъ было приметно, и отдадимъ ему.

Все на это согласились. Какъ сказали, золото вынули, а песку насыпали; а сверху песку одну долю золота положили и поехали впередъ. Пріезжаютъ къ тому месту, где старичокъ строитъ церковь; Царь подъехалъ къ старику и говоритъ:

— Помогай тебе Господи, старичокъ! Покорнейше благодарю тебя за наставленіе: я все получилъ обещанное; теперь же поди и ты, старичокъ, получай и отъ меня обещанную тебе бочку золота.

Старичокъ говоритъ:

— Ну, Царь Русскій, Иванъ ты Васильевичъ и Грозный! Самъ ты ввелъ измену въ Русь православную, и никогда ты ее съ этого времени не искоренишь, и ни другой кто-либо; причиною всего этого ты самъ, Царь. Зачемъ тебе обманывать меня? Я спасъ тебя и жизнь твою; ты обещалъ мне за это бочку золота, а вместо золота платишь пескомъ.

Царь видитъ, что это человекъ не простой, и слезно проситъ взять любую бочку, кроме той.

Старичокъ отвечаетъ:

— Въ золоте твоемъ я не нуждаюсь, и жить буду безъ твоего золота, а нужна была правда; ты самъ изменилъ правде, и измена эта, опять повторяю, на веки вековъ оста [8] нется на Руси, и н и ты, и ни другой кто не можетъ искоренить ее: всему этому злу причиною Грозный Царь Иванъ Васильевичъ. Прощай, Царь, поезжай впередъ и царствуй!

И въ одно мгновеніе не стало предъ Царемъ ни церкви, ни старичка: все потерялось, и никакого следа не осталось, Иванъ Васильевічъ Грозный заключилъ, что это былъ Самъ Богъ; поклонился тому месту до земли и отправился царствовать.

Приведя народный разсказъ, объясняющій причину происхожденія одного внутренняго политическаго событія царствованія Іоанна Грознаго и дающій своеобразный ответъ на вопросъ: отчего на Руси завелась измена, попытаюсь определитъ, съ какой именно точки зренія народъ смотрелъ на политическія событія, подобныя только что упомянутому.

Прежде всего, должно заметить, что каждый культурный народъ, взятый въ тотъ или другой историческій моментъ, спустя несколько вековъ после выступленія его на сцену исторіи, представляетъ весьма сложный нравственый организмъ; вследствіе чего, говоря о народномъ воззреніи, о той именно точке зренія, съ которой смотрелъ и смотритъ народъ на то или другое политическое событіе, не надо забыватъ, что народъ не могъ и не можетъ исключительно съ одной какой либо точки зренія смотреть на факты своего прошлаго и настоящаго. Какое нибудь политическое событіе, возбуждающее сильное недоволъство въ народе его экономическимъ положеніемъ, можетъ въ то же время действовать и на чувство нравственое и религіозное. Такъ напримеръ, идея объ измене бояръ своему народу, его интересамъ, возникшая первоначально на почве экономическихъ интересовъ, подъ вліяніемъ нравственнаго и религіознаго чувства, видоизменяется въ творческомъ воображеніи народа въ идею о неправде Царя, обманывающаго святого человека, следствіемъ которой и является уже измена бояръ, какъ бы Божьимъ наказаніемъ за царскую неправду. [9]

Такимъ образомъ, на одно и то же политическое событіе— на измену бояръ возможна двоякая точка зренія: экономическая и нравственно-религіозная.

Не имея никакого права, при определеніи народнаго воззренія на какое либо историческое событіе или лице, не принимать во вниманіе той или другой точки зренія, мы можемъ однако же решить, какую точку зренія должно признать преобладающею. Если, имея въ виду приведенный мною выше народный разсказъ „Отчего на Руси завелась измена”, признавать преобладающею нравственно религіозную точку зренія, то окажется, что тотъ же самый народъ, который такъ уважалъ и почиталъ Іоанна Грознаго за его усердное благочестіе и какъ Помазанника Божьяго, способенъ его выставлять человекомъ, обманывающимъ самого Бога.

По моему мненію, не только преобладающею, но и самою древнею, первоначальною точкою зренія, съ которой народъ обыкновенно смотрелъ и смотритъ на событія своей прошлой и настоящей жизни, является точка зренія экономическая. Такъ въ упомянутомъ мною только что народномъ разсказе „Отчего на Руси завелась измена” происхожденіе боярской измены вполне естественно объясняется съ экономической точки зренія. Царь, который пожалелъ одной бочки золота для мужичка, спасшаго ему Престолъ и доставившаго ему 12 бочекъ золота, а также ежегодную дань съ иноземныхъ государей, наказывается изменою бояръ. Если вникнуть во внутренній смыслъ этого народнаго разсказа, то выходитъ, что бояре потому могли изменить своему народу, его интересамъ, что самъ Царь подалъ примеръ таковой измены.

Не могь бы Царь въ представленіи народа изменить правде и народнымъ интересамъ, если бы преобладающею точкою зренія у народа была не экономическая, а нравственно-религіозная. Въ такомъ бы случае идея Царя, какъ Помазанника Божьяго, препятствовала бы возникновенію въ творческомъ воображеніи народа представленія объ Иване Грозномъ, известномъ своимъ усерднымъ благочестіемъ, какъ о Царе, способномъ изменять народной правде. [10]

Пользуясь народною поэзіею, какъ главнымъ источникомъ при определеніи воззренія народа на деятелъность какъ древне-русскихъ князей и московскихъ государей, такъ и окружавшихъ ихъ дружинниковъ и бояръ, я позволю себе броситъ беглый взглядъ на содержаніе народной поэзіи до Іоанна Грознаго, чтобы показатъ, что не толъко преобладающею, но и самою древнею первоначалъною точкою зренія у народа является экономическая, которая вследствіе известныхъ условій его соціальнаго развитія сохраняется до нашихъ дней неизменною.

Разсматривая общее содержаніе народной поэзіи до Іоанна Грознаго, нельзя не заметить следующихъ двухъ особенностей.

Прежде всего обращаетъ на себя вниманіе бедность содержанія какъ былинъ, такъ и историческихъ песенъ до половины Х?І-го века: отсутствіе даже намека на походы первыхъ князей на Царьградъ, на военные подвиги какъ известнаго князя богатыря Святослава, такъ и другихъ древне-русскихъ князей, затемъ отсутствіе упоминанія о княжескихъ междоусобіяхъ, о внешней и внутренней деятельности Московскихъ государей, объ ихъ победахъ надъ татарами, о собираніи русской земли.

Причемъ, если не считать двухъ, трехъ песней о князе Романе Дмитріевиче , а также неяснаго намека на деятелъностъ Юрія Долгорукаго въ духовномъ стихе о Георгіи Победоносце , то единственнымъ древне-русскимъ княземъ, обратившимъ на себя вниманіе народа, является Владиміръ Св.

Известный нашъ изследователь народной поэзіи Г. Вейнбергъ полагаетъ, что „пробелъ, существующій въ исторической поэзіи до Ивана Грознаго, образованъ не отсутствіемъ песенъ, а утратою ихъ или еще не совершившимся открытіемъ” . Не могу согласиться съ этимъ мненіемъ нашего многоуважаемаго ученаго, такъ какъ причину бедности содержанія нашихъ былинъ, какъ мне кажется, надо искать не въ случайной потере или въ недостаточно усер [11] дномъ исканіи былинъ, воспевающихъ подвиги древне-русскихъ князей, предшественниковъ и преемниковъ Владиміра Св., а въ той точке зренія, съ которой народъ смотрелъ и смотритъ на деятелъностъ своихъ излюбленныхъ князей и государей.

Исторія русскаго народа свидетельствуетъ, что мы, русск i е, подобно некоторымъ другимъ народамъ славянскаго племени, никогда не отличались особенною любовью къ военнымъ подвигамъ и предпочитали нередко пoтомъ (то-есть, мирнымъ трудомъ, путемъ колонизаціи) пріобретать то, что другіе народы (напримеръ, Римляне) добывали кровью (то-есть, войною). Почти всегда для насъ, русскихъ, война являлась не целью, а лишь средствомъ для достиженія той или другой цели. Поэтому то, русскій народъ не могъ уважать и воспевать подвиги техъ древне-русскихъ князей, которые заботились не столько о развитіи мирныхъ занятій, земледелія, торговли и всякаго рода промысловъ, сколько о завоеваніяхъ иныхъ земель и пріобретеніи военной добычи. Князь богатырь Святославъ, мечтающій о завоеваніи Болгаріи и объ устройстве столицы на берегахъ Дуная, но въ то же время покидающій на произволъ судьбы свое государство, главный городъ котораго Кіевъ едва не погибъ въ борьбе съ Печенегами, — такой князь богатырь не удостоивается вниманія народа: наши былины, какъ печатныя, такъ и рукописныя, упорно молчатъ о деятельности этого князя. Также молчаніемъ обходятъ народныя поэтическія преданія деятельность другихъ воинственныхъ древне-русскихъ князей, державшихся политики захвата и насилій, типичнаго представителя которыхъ Игоря Рюриковича народное преданіе, встречающееся въ нашихъ летописяхъ, уподобляетъ волку, способному погубить все стадо овецъ, если его не убить во время (въ летописи сказано: „аще ся въвадить волкъ въ овце, то выносить все стадо, аще не убьютъ его, то вся ны погубить”).

Далеко не случайно народная память запомнила Владиміра Св. и забыла другихъ князей древней Руси. Если об [12] ратимся къ даннымъ исторіи, то увидимъ, что деятельность Владиміра Св. представляла до некоторой степени явленіе противоположное деятельности его предшественниковъ и, поэтому, не могла не поразить воображеніе нашихъ предковъ. Предшественники Владиміра Св., первые русскіе князья Олегъ, Игорь и Святославъ, нападая на соседнія славянскія племена и на Византійскую имперію, обременяя своихъ подданныхъ всякаго рода поборами и повинностями, изъ которыхъ самою чувствителъною была военная служба, составленіе земскаго ополченія, не давали возможности многимъ жителямъ южной, средней и отчасти северной Россіи спокойно заниматься земледеліемъ, торговлею и промыслами, забывая нередко о главномъ назначеніи древне-русскаго князя — о защите южныхъ пределовъ отъ нападенія соседнихъ враговъ—азіатскихъ кочевниковъ. Непохожимъ на только что упомянутыхъ князей, этихъ представителей политики захвата и насилія, является Владиміръ Св., который стремится путемъ брачнаго союза съ византійскою Царевною Анною и посредствомъ принятія христіанства установить на всегда мирныя отношенія къ византійской имперіи, столь важныя для развитія древне-русской торговли и промышленности, затемъ заботится о защите южныхъ пределовъ русской земли, устраивая для таковой защиты города по соседству съ поселеніями азіатскихъ кочевниковъ.

Смотря съ экономической точки зренія на деятельность своихъ князей, русск i й народъ не могъ позабыть Владиміра Св., который заботился объ улучшеніи его матеріальнаго быта болъше, чемъ какой либо другой древне-русскій князь. Возможно также предположеніе, что Владиміръ Св., после принятія христіанства, не заботясь больше о завоеваніяхъ, не дорожилъ уже такъ расположеніемъ своей дружины, какъ прежде, и не поощрялъ, поэтому, ту политику захвата и насилія, которой придерживалисъ обыкновенно дружинники, особенно княжеск i е тіуны. Въ известномъ „Поученіи детямъ” Владиміра Мономаха главною обязанностыо князя признается: помогать убогимъ и защищать вдовъ и сиротъ, не давать сильнымъ погубить человека, не убивать ни праваго, ни виноватаго и не повелевать убивать; „не давать пакоети деяти отрокомъ (т. е. слугамъ) ни своимъ, ни чужимъ, ни въ се [13] лехъ, ни въ жигехъ” . Припомнимъ кстати то, что сказано въ известномъ памятнике древне-русской словесности въ „Слове Даніила Заточника” о князе и объ его ближайшихъ должностныхъ лицахъ, о тіуне и рядовичахъ. „Княже господине, говоритъ Заточникъ, имея намереніе представить идеалъ древне-русскаго князя: ты оживляешь всехъ людей своею милостъю. сиротъ и вдовицъ, которыхъ вельможи губятъ” . Въ другомъ месте того же памятника словесности еще яснее указывается на несправедливости приближенныхъ князя: „не имей, говоритъ Заточникъ: двора близь двора княжескаго; не держи села близь села его, потому что тіунъ его, какъ огонь, а его рядовичи словно искры; если даже устережешься отъ огня, то отъ искры не устережешься — зажжетъ она тебе платье!” Въ „Беседе тверскаго епископа Симеона, съ полоцкимъ княземъ Константиномъ”, относимой къ концу XIII в., выставляется на видъ то, что князья виноваты наравне съ тіунами, если тіуны грабятъ, и будутъ на томь свете вместе съ тіунами. Въ летописи мы встречаемъ жалобы на тіуновъ Всеволода Ярославича, Святополка-Михаила, Всеволода Ольговича.

Если справедливо наше предположеніе, что Владиміръ Св. не поощрялъ политики захвата и насилія, которой обыкновенно придерживались дружинники, то, безъ сомненія, таковое поведеніе этого князя могло быть одною изъ причинъ его популярности. Если бы у русскаго народа преобладала нравственно религіозная точка зренія, то въ его былинахъ князь Владиміръ, получившій отъ церкви прозванія Равноапостольнаго за распространеніе христіанскаго ученія среди обитателей дремучихъ лесовъ юга и севера Россіи, былъ бы выставленъ главнымъ действующимъ лицемъ, безукоризненнымъ во всехъ отношеніяхъ. Но далеко не такимъ представляютъ Владиміра Св. наши былины: онъ является въ нихъ лишь радушнымъ, богатымъ хозяиномъ всей русской земли; народная память запомнила навсегда про пиры его и ничего объ его походахъ. Такъ что, судя по даннымъ на [14] родныхъ песенъ, не въ немъ, великомъ князе К i евском, настоящая сила Руси, а въ народе, именно въ лучшихъ представителяхъ крестьянства.

Въ отношеніи къ последнимъ, которые являются, по народному пониманію, главными защитниками русской земли отъ нападенія соседнихъ враговъ, Владиміръ Св., по словамъ былинъ, не всегда оказывается вполне справедливымъ и безпристрастнымъ. Такъ однажды въ разговоре съ Ильею Муромцемъ правдивый разсказъ последняго о победе надъ Соловьемъ Разбойникомъ этотъ князь призналъ бреднями пьянаго молодца.

А, видно, ты, удалый добрый молодецъ,

А былъ на царевомъ большомъ кабаке!

Не напился ли зелена вина,

Не пустымъ ли, добрый молодецъ, хвастаешь?

За подобное несправедливое признаніе Илья Муромецъ награждаетъ князя эпитетомъ дурня .

Въ другой разъ, по словамъ былины, Владиміръ Св. поступилъ опять не такъ, какъ долженъ былъ бы поступить защитникъ народныхъ интересовъ, а именно оказалъ предпочтеніе княжеской дружине передъ земскою, не пригласивъ на пиръ перваго представителя этой дружины — Илью Муромца. Этотъ поступокъ кязя Владиміра до такой степени возмущаетъ народнаго любимаго богатыря, что тотъ готовъ убить своего князя за подобное оскорбленіе .

Изображеніе подобнаго способа отношенія народа къ князю въ нашихъ былинахъ было бы немыслимо, если бы преобладающею точкою зренія была не экономическая, а нравственно-религіозная. Только у народа, живущаго въ условіяхъ семейно-артельнаго быта, подъ вліяніемъ своеобразныхъ естественно-экономическихъ факторовъ, могла возникнуть идея равенства всехъ членовъ земской дружины и признанія фактическаго права на общественное первенство лишь за знатью по заслугамъ, а не родовитою. Крестьянскій сынъ Илья Муромецъ является первенствующимъ лицемъ въ земской дружине, ему добровольно подчиняется княжескій племянникъ Добрыня Никитичъ. [15]

Также экономическою точкою зренія русскаго народа на деятельность его героевъ возможно объяснять вторую особенность содержанія нашихъ былинъ, а именно то предпочтеніе, которое оказывается въ былинахъ земской дружине передъ княжеской; представители последней, судя по ихъ описанію, только и занимаются темъ, что пируютъ съ княземъ своимъ; съ женами и детьми бываютъ на вечеринкахъ, пьютъ, едятъ, потешаются, льстятъ Владиміру, подущаютъ его на богатырей, встречаютъ этихъ последнихъ гордостью или грубостью и насмешкою; при наступленіи врага или беды, хлопочутъ лишь защитить городъ; пугаются, убеждаютъ послать за богатырями, прячутся, ползаютъ окорачь по полу.

Такое представленіе пассивной роли княжеской дружины, бояръ и детей боярскихъ при великокняжескомъ дворе объясняется всего естественнее враждебнымъ отношеніемъ народа къ древне-русскимъ дружинникамъ и къ московскимъ боярамъ.

Занимаясь въ продолженіи целаго ряда вековъ звероловствомъ, земледеліемъ, пчеловодствомъ и другими мирными промыслами и имея постоянную возможность вследствіе лесистаго характера занимаемой местности и обширности государственной территоріи переселяться въ места, более безопасныя отъ нападенія соседнихъ враговъ, наши предки, особенно простой народъ, обитатели селъ и деревень, во все времена своего историческаго бытія отличались более мирнымъ характеромъ, чемъ ихъ западные соседи, о чемъ свидетельствуетъ, между прочимъ, отсутствіе бога войны у нашихъ предковъ. Ценя, поэтому, больше мирныя занятія, чемъ военныя, народъ нашъ полагалъ, что великою качественною силою, то-есть, нравственною силою, уменьемъ употреблятъ физическую силу такъ, чтобы она не разрушала, а производила, могутъ обладать люди, преданные мирнымъ занятіямъ, а именно представители крестьянства, какъ объ этомъ свидетельствуютъ былины объ Илье Муромце, а также былина о Вольге Святославовиче или Всеславьевиче и о Микуле Селяниновиче; изъ последней мы узнаемъ, что крестьянинъ земледелецъ превосходитъ качественною силою князя и его дружинниковъ, несмотря на хитрость и мудрость, которою обладалъ этотъ князь. Целая дружина князя Вольги, въ [16] которомъ возможно усматривать черты историческаго Олега, не можетъ совладать съ сошкою, то-есть, съ крестьянскою сохою, которую Микула Селяниновичъ бралъ одною рукою и бросилъ ее за ракитовъ кустъ

Въ былинахъ объ Илье Муромце народъ наделяетъ своего любимаго богатыря всеми нравственными качествами, какими долженъ былъ обладатъ любимецъ народа — это безсребренностъ, безкорыстіе, отсутствіе властолюбія и воинскаго задора, воздержаніе отъ удовлетворенія животныхъ потребностей, мягкосердечіе и человеколюбіе.

По моему мненію, народъ, наделяя своего богатыря таковыми чертами характера, руководствовался не столько фактами действителъности, сколько стремленіемъ создать образъ народнаго богатыря, какъ идеальнаго представителя земской дружины, противоположный обычному образу древне-русскаго дружинника. Все несимпатичныя стороны характера этого последняго — корыстолюбіе, привычка прибегать къ жестокимъ насильственнымъ мерамъ, нравственная распущенностъ, невоздержаніе отъ удовлетворенія своихъ низменныхъ наклонностей, властолюбіе, а также другія отрицательныя стороны характера древне-русскихъ князей и ихъ дружинниковъ должны были, по моему мненію, возбудить у народа стремленіе создать въ своемъ творческомъ воображеніи идеальный образъ народнаго богатыря.

Если бы народъ, создавая образъ Ильи Муромца, руководствовался преимущественно нравственно-религіознымъ чувствомъ, то онъ не довелъ бы своего любимаго героя до такого состоянія, находясь въ которомъ онъ готовъ убить своего князя.

Такимъ образомъ, по народному воззренію, не представители княжескаго или боярскаго рода — эти главные виновники въ глазахъ народа неудовлетворительнаго его экономическаго положенія, — а только представители крестьянства могутъ развитъ и проявить высшую нравственную силу.

Такое представленіе о превосходстве качественной силы у простого народа наблюдается какъ въ былинахъ и историческихъ песняхъ, такъ и въ народныхъ разсказахъ и сказкахъ. [17]

Въ песняхъ „Единоборство Кастрюка”, шурина Грознаго, победителемъ Кастрюка, который, бросаясь на своихъ противниковъ, по словамъ песни,

Повалилъ онъ тридцать столовъ,

Да прибилъ триста гостей,

Живы да негодны,

На корачкахъ ползаютъ

По палате белокаменной

Победителемъ иноземнаго богатыря оказывается не кто-либо изъ князей—бояръ, присутствовавшихъ на царскомъ пиру, а невзрачные представители крестьянства — Потанюшка Хроменьк i й, Васенька Маленьк i й и Илеюшка Хроменьк i й; каждый изъ этихъ борцовъ, по словамъ песни,

Съ ноги на ногу прихрамываетъ,

Съ ноздри на ноздрю присапываетъ,

Языкомъ пришепетываетъ.

Подобное же представленіе о превосходстве качественной силы у простого народа можно заметить и въ приведенномъ мною выше народномъ разсказе „Отчего на Руси завелась измена”.

Простой мужичекъ плотникъ отгадываетъ три загадки и избавляетъ темъ самымъ своего Государя отъ угрожавшей ему опасности лишиться престола, что оказывается не по силамъ всемъ князьямъ и боярамъ, окружавшимъ Іоанна Грознаго.

Нелестное для бояръ представленіе народа объ ихъ способностяхъ, причину котораго должно искать главнымъ образомъ во враждебномъ отношеніи народа къ боярамъ, на которыхъ онъ смотрелъ какъ на своихъ исконныъ, давнишнихъ враговъ, мы находимъ въ целомъ ряде народныхъ разсказовъ и сказокъ. Приведемъ некоторые изъ нихъ, наиболее характерные.

По словамъ одной изъ этихъ сказокъ, Иванъ Грозный догоняетъ однажды едущаго по дороге горшеню (то есть, продавца горшковъ), вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и пораженъ его находчивыми, бойкими ответами. Между прочимъ, горшеня говоритъ: „на [18] свете есть три худа: первое худо — худой соседъ, второе — худая жена, третье — худой разумъ. Отъ всехъ уйдешь, а отъ худого разума не уйдешь, — все съ тобою!?

— Ты мозголовъ, говоритъ ему Царь: Слушай! ты для меня, а я для тебя. Прилетятъ гуси съ Руси, перышки ощиплешь и по правильному покинешь! —

— Годится, такъ покину, какъ придетъ! А то и на голо! —

Царь заказываетъ ему 10 возовъ глиняной посуды, которую онъ долженъ представить къ известному сроку. А самъ Государь пріехалъ въ городъ и приказалъ, чтобы на всехъ угощеніяхъ не было посуды ни серебряной, ни оловянной, ни медной, ни деревянной, а была бы все глиняная.

Горшеня привезъ товаръ въ городъ. Выехалъ на торжище бояринъ и проситъ горшеню продать ему всю посуду. Тотъ сначала не соглашается, но потомъ сходится на условіи: отдать за каждыя две посудины одну, полную денегъ. Сыпали, сыпали, — денегъ не стало, а товару еще много. Бояринъ съездилъ домой за деньгами, но ихъ опять-таки не хватило.

— Какъ быть, горшенюшка? — спрашиваетъ бояринъ.

— Нечего делать, я тебя уважу, только свези меня до этого двора: отдамъ и товаръ и деньги.

Бояринъ мялся, мялся: жаль денегъ, жаль и себя. Но делать нечего, выпрягли лошадь, — селъ мужикъ, повезъ бояринъ; горшеня затянулъ песню. Царь былъ въ гостяхъ у купца. Весело поетъ горшеня, противъ дома высоко поднялъ. Государь услышалъ, вышелъ поспешно на крыльцо и здоровается съ горшеней.

— Да на чемъ ты едешь? —

— На худомъ то разуме, Государь! —

— Ну, мозголовъ, горшеня, умелъ товаръ продать! Бояринъ, скидывай строевую одежду и сапоги, а ты, горшеня, кафтанъ, и разувай лапти: ты ихъ обувай, бояринъ, а ты, горшеня, надевай его строевую одежду. Умелъ товаръ продать! Немного послужилъ, да много услужилъ; а ты, бояринъ, не умелъ владеть боярствомъ. Ну, горшеня, прилетали гуси съ Руси? [19]

— Прилетали. —

— Перышки ощипалъ, а по правильному покинулъ? —

— Нетъ, на голо, великій Государь, всего ощипалъ! —

По словамъ другого разсказа , ехалъ однажды Царь Иванъ Васильевичъ Грозный на охоту со своей свитою; видитъ мужика пашущаго и спрашиваетъ у него.

— Старъ ли ты, мужичокъ?

— Летъ двухсотъ, — отвечалъ онъ.

— Что же ты самъ работаешь! ты очень старъ, такъ ты бы всталъ. —

— Ваше Величество, отвечалъ старикъ: я всталъ, да и опять упалъ.

— Ну, — говоритъ Царь: ты бы опять всталъ. —

— Я опять всталъ, да опять упалъ. —

— Ну, ты бы еще всталъ, говоритъ Царь. —

Старикъ отвечаетъ:

— Я еще всталъ, да уже и самъ то старъ сталъ. —

Царь еще спрашиваетъ далее :

— Помнишь-ли ты, старинушка, давно ли на горахъ снега стали? —

— Помню, Ваше Величество, помню; кажется, уже годовъ со сто есть. —

— Помнишь-ли, какъ съ горъ вода потекла? —

— Помню, какъ не помнить, Ваше Величество! Этому ужъ летъ съ 50. —

Царь говоритъ:

— Смотри-же, старичокъ, завтра полетитъ здесь стадо гусей. Такъ ты выдерни изъ каждаго гуся по перышку и за то не станешь работать. —

— Слышу, Ваше Величество! ежели ты приказываешь, такъ я и по два выдерну. —

Царь, довольный старикомъ, уезжаетъ домой. По пріезде спрашиваетъ у бояръ: чтo онъ говорилъ со старикомъ, чтобы они растолковали. Въ противномъ случае онъ лишитъ ихъ чиновъ и боярства. Бояре знали, что Царь шутить не любитъ, а загадки отгадать не могли. А онъ далъ имъ сроку [20] на три дня. Вотъ они едутъ к мужику, находятъ его на поле въ то время, когда онъ пашетъ, и спрашиваютъ, что съ нимъ Царь говорилъ? Онъ отвечаетъ:

— Да ведь вы слышали, что я говорилъ Царю, что трижды всталъ и трижды палъ, а потому самъ работаю. —

— Да что это значитъ, старинушка? —

— А что пожалуете, чтобы я изъяснилъ вамъ это? —

Они даютъ по сту рублей. Нетъ, онъ проситъ по двести, и они дали ему по двести. Старикъ говоритъ:

— Царь спрашивалъ меня, отчего я самъ работаю? Я сказалъ, что некому за меня пахать. Царь сказалъ, чтобы я всталъ, то есть, чтобы я женился. Я отвечалъ, что я всталъ да и палъ, т. е. женился, и жена умерла бездетной; я въ другой разъ женился, и другая жена также умерла; я третій разъ женился, да уже старъ сталъ, такъ детей не могъ иметь. На горахъ снега — это на голове волосы поседели летъ сто уже тому назадъ. Съ горъ вода — это слезы изъ глазъ; уже летъ 50, какъ у меня оне потекли, ибо у всякаго старика глаза на старости слезливы.

Къ числу народныхъ разсказовъ, въ которыхъ разумными представляются лишь Царь да мужикъ или вообще представитель низшаго класса древнерусскаго общества, а бояре выставляются на столько безтолковыми, что они не понимаютъ разумныхъ речей своего Государя и простого крестьянина земледелъца или ремесленника, — къ числу таковыхъ разсказовъ относится также сказка „О Грозномъ и старце?.

Царь Иванъ Васильевичъ пришелъ однажды въ Сергіевъ монастырь ко всенощной и обратилъ вниманіе на искусное пеніе одного певчаго преклонныхъ летъ. Царь послалъ къ нему боярина своего вопросить: откуду старецъ? И пришелъ бояринъ, сотворилъ молитву, а старецъ говорилъ: аминь.

— Царь де Иванъ Васильевичъ велелъ тебя спросить: откуды старецъ? —

И старецъ отвечалъ:

— Азъ-де отвсюды старецъ, — и на себя окомъ окинулъ. [21]

И пришелъ бояринъ, говоритъ.

— Государь, я не смею говорить тебе; старецъ говоритъ: я-де отвсюду чернецъ, и спереди и сзади. —

И въ другой разъ посылаетъ Царь того же боярина спросить старца: где постриженъ? И бояринъ спросилъ съ молитвою, по чину, где постриженъ; а старецъ поднялъ шапочку и сказалъ: „въ то постриженъ?, и указалъ на голову. И бояринъ сказалъ Царю, а Царь заметилъ: „впрямь-де онъ съ головы постриженъ".

Царь, уходя изъ монастыря приказалъ архимандриту беречь этого старца и призвалъ его къ столу въ Александрову слободу; а быть ни конемъ, ни пешу, ни въ платье и ни нагу. И тотъ старецъ пошелъ съ другими певчими; и когда они были близъ Александровской слободы и двора церковнаго, велелъ надеть на себя всемъ старцамъ рыболовныя сети и другъ друга нести, переменяясь. А Царь смотрелъ сверху, и дивился Царь старцеву разуму, и велелъ за столомъ посадить, и, покоя гораздо, дать всемъ имъ вместо ложекъ длинные стебли, такъ что нельзя бы самому себе въ ротъ попасть. И начали старцы есть, другъ другу черезъ столъ въ ротъ подавать. И Царю сказали, и Царь дивился разуму его. И после многихъ кушаній велелъ Царь спросить, сыты ли; и они сказали: сыти де. И велелъ Государь принести къ нимъ пирогъ свой царскій, и они его съели. И Царь приказалъ (т. е. сказалъ):

— Какъ де вы, старцы, лжете, сказавъ, что сыты, а между темъ пирогъ мой весь съели? —

Старецъ на это возразилъ :

— Какъ де бываетъ хоромина (то есть, комната) полна людей, а Царь идетъ и молвитъ: всемъ тесно, а Царю пространная дорога. И такъ де и пирогъ царскій. —

И Царь его призвалъ къ себе и говоритъ :

— Чернецъ, чемъ приказать архимандриту тебя жаловать?

— Государь, — отвечалъ тотъ: немного старцу надобно, только въ трое: тепло, мокро и мягко. —

И бояре дивились, что говоритъ чернецъ нелепо предъ Царемъ; а Государь сказалъ : [22]

— Впрямь де онъ проситъ тепло — келья, и питья нескуднаго, и мягкаго хлеба.

И приказалъ Иванъ Грозный архимандриту упомянутаго старца жаловать больше другихъ братій.

Во всехъ какъ приведенныхъ мною выше, такъ и въ другихъ народныхъ разсказахъ, характеризующихъ воззреніе народа на бояръ, бросается въ глаза каждому внимательному наблюдателю умаленіе умственныхъ и нравственныхъ достоинствъ бояръ. Чемъ, спрашивается, объяснитъ присутствіе въ этихъ разсказахъ намереннаго униженія какъ самихъ бояръ, такъ и ихъ деятельности? Думаю, что происхожденіе такового явленія, наблюдаемаго въ народной словесности. естественнее всего объяснять старинною враждою народа къ боярамъ, главную причину возникновенія которого надо искатъ, по моему мненію, въ той политике захвата и насилія, которой придерживалисъ въ большинстве случаевъ древнерусск i е дружинники и московск i е бояре, стоявшіе близко къ управленію селъ и городовъ. Предубежденіе противъ древне-русскихъ дружинниковъ и московск i хъ бояръ, слагавшееся у народа веками, было настолько значительно, что иногда казалось русскому народу, что такой Государъ, какъ Иванъ Васильевичъ Грозный, столь усердный поборникъ народныхъ интересовъ, не могъ быть по своему происхожденію близокъ къ боярамъ. О возможности существованія подобнаго сомненія въ уме русскаго простого человека свидетельствуетъ одинъ народный разсказъ, который, объясняя, почему Ивана IV Васильевича прозвали Грознымъ, утверждаетъ, что этотъ Государь происходилъ не изъ рода, близкаго къ той или другой знатной боярской фамиліи, а изъ крестьянскаго сословія. По словамъ этого разсказа, прежде ва Руси Царей выбирали такимъ образомъ: умретъ Царь — сейчасъ весь народъ на реку идетъ и свечи въ рукахъ держитъ. Опустятъ эти свечи въ воду, потомъ вынутъ, у кого загорится, тотъ и Царъ. У одного барина былъ крепостной человекъ — Иванъ. Подходитъ время Царя выбирать, баринъ и говоритъ ему: [23]

— Иванъ! пойдемъ на реку; когда я царемъ стану, такъ тебе вольную дамъ, куда хочешъ, туда и иди! —

— А Иванъ ему на это:

— Коли я, баринъ, въ Цари угожу, такъ тебе безпременно голову срублю! —

Пошли черезъ реку, опустили свечи, у Ивана свеча и загорисъ. Сталъ Иванъ Царемъ, вспомнилъ свое обещаніе: боярину голову срубилъ. Вотъ съ той поры за это его Грознымъ и прозвали.

Въ только что приведенномъ разсказе народъ даетъ оригинальное объясненіе, почему московск i й Царь былъ именно такого, а не иного характера, кто и за что прозвалъ его Грознымъ.

На основаніи разсмотренія приведенныхъ мною выше народныхъ разсказовъ возможно прійти къ тому заключенію, что народъ, смотря на деятельность московскихъ бояръ преимущественно съ экономической точки зренія, искони враждебно относился къ этимъ боярамъ, видя въ нихъ лишь людей, злоупотреблявшихъ своею властью, угнетавшихъ народъ всякими поборами и торговавшихъ правосудіемъ. Къ такому же заключенію относительно народнаго возренія на деятельность бояръ приводитъ насъ разсмотреніе историческихъ песенъ временъ Ивана Грознаго. Изъ этихъ песенъ мы узнаемъ, что единственными московскими боярами, о которыхъ часто въ нихъ упоминается, являются Никита Романовичъ и Малюта Скуратовъ. Втораго изъ нихъ народъ запомнилъ, по всей вероятности, потому, что онъ, предавая по Государеву приказу мучительнымъ казнямъ бояръ, темъ самымъ удовлетворялъ чувство народной ненависти къ нимъ. Что же касается до боярина Никиты Романовича, то онъ является однимъ изъ любимыхъ героевъ народнаго эпоса по двумъ причинамъ: во первыхъ, потому, что онъ вполне разделялъ глубокое уваженіе народа къ первому русскому Царю, какъ къ Помазаннику Божьему, защитнику народныхъ интересовъ и какъ къ представителю и главе православнаго царства; о таковомъ уваженіи Никиты Романовича къ Ивану Васильевичу Грозному свидетельствуютъ, между прочимъ, те знаменатель [24] ныя слова, которыя онъ произнесъ на месте казни царевича, обращаясь къ народу:

Ино кто хочетъ за Царя умереть?

Того Господь избавитъ отъ греховъ,

Отъ греховъ, отъ муки вечныя!

Во вторыхъ, потому народъ запомнилъ боярина Никиту Романовича, что не могъ онъ не относиться съ сочувствіемъ къ тому боярину, который, по словамъ песни, когда Царь сулитъ ему "города съ пригородками”, по примеру любимаго народнаго богатыря Ильи Муромца, идеальнаго представителя земской дружины, не хочетъ ничего для себя, а проситъ совершенно особаго права для своей вотчины: „кто въ Микитину отчину ушелъ, того и Богъ унесъ, а не было бы ни иску, ни отыску". Изъ только что приведеннаго примера мы видимъ, что русск i й народъ прославляетъ не того боярина, который стремится къ военной славе, къ завоеваніямъ, къ пріобретенію добычи на войне, но того, кто первымъ своимъ долгомъ признаетъ оказаніе помощи своей меньшей братіи народу.

Едва ли въ виду всего, сказаннаго выше, возможно сомневаться въ томъ, что преобладающею точкою зренія, съ которой народъ разсматриваетъ деятельность своихъ любимыхъ героевъ, есть точка зренія экономическая.

Решеніе двухъ упомянутыхъ вопросовъ: а) съ какой именно точки зренія смотрелъ и смотритъ народъ на своихъ политическихъ деятелей и б) каково воззреніе народа на представителей древне-русской княжеской дружины и московскаго боярства, на этихъ главныхъ посредниковъ между представителями верховной власти съ одной стороны и народомъ съ другой, — важно въ томъ отношен i и, что даетъ намъ возможность более точнымъ и определеннымъ способомъ уяснить себе главную причину той популярности, какою пользовался и отчасти до сихъ поръ пользуется среди русскаго народа Иванъ Васильевичъ Грозный.

Известнымъ нашимъ ученымъ Г. Вейнбергомъ въ вышеупомянутомъ сочиненіи высказано было мненіе; что [25] событія, какъ удельныя междуусобія, собираніе русской земли Иваномъ Калитою, княженіе Ивана III съ такими событіями, какъ паденіе Новгорода Великаго, уничтоженіе татарскаго владычества не могли остаться чуждыми для поэтическаго творчества русскаго народа. Следовательно, выходитъ, что, по мненію Г. Вейнберга, историческ i я песни объ этихъ событіяхъ должны были существоватъ; а если ихъ нетъ, то или потому, что оне утеряны, или же потому, что еще не найдены и не записаны.

Признавая, что преобладающею точкою зренія у нашего народа на то или другое политическое событіе или лице была и есть экономическая, мы получаемъ возможность съ достаточною вероятностью предполагать, что о некоторыхъ событіяхъ своего прошлаго, какъ напримеръ, объ уделъныхъ междуусобіяхъ, причинившихъ не мало бедъ населенію древне-русскихъ селъ и городовъ, народъ могъ не слагать песенъ, такъ какъ воспоминаніе объ этихъ событіяхъ не представляло для него ничего отраднаго, на чемъ могла бы успокоиться его душа, по временамъ тревожимая экономическимъ гнетомъ. Главными причинами такового гнета являются: а) истощеніе почвы вследствіе первобытнаго способа веденія сельскаго хозяйства, который практиковался нашими предками, затемъ, б) многочисленныя повинности и значительные поборы, которыми московское правительство обременяло жителей селъ и городовъ и тяжесть которыхъ усиливалась злоупотребленіями наместниковъ, волостелей и тіуновъ.

Не могли, по моему мненію, пользоваться народнымъ расположеніемъ какъ древнерусск i е князья, которые вели между собою разорительныя для жителей селъ и городовъ междуусобія, такъ и московския государи, которые вследствіе увеличенія потребностей государственнаго организма нередко обременяли народъ многочисленными повинностями и значительными поборами и не принимали радикальныхъ меръ для прекращенія злоупотребленій наместниковъ, волостелей и тіуновъ, въ которыхъ местное населеніе видело главныхъ виновниковъ своего бедственнаго по временамъ матеріальнаго положенія.

Въ виду чего, я сильно сомневаюсь въ томъ, чтобы деятельность таковыхъ князей и государей могла возбудить [26] поэтическое творчество въ русскомъ народе. Полагаю, поэтому, что напрасно надеяться на отысканіе историческихъ народныхъ песенъ, которыя воспевали бы подвиги техъ древне-русскихъ князей, которые главнымъ образомъ были заняты междуусобіями и придерживались политики захвата и насилія, и техъ московскихъ государей, которые обременяли и угнетали народъ многочисленными повинностями и поборами. Косвеннымъ указаніемъ на действительное отсутствіе историческихъ песенъ о московскихъ государяхъ до Ивана Грознаго могутъ служить те песни, въ которыхъ начало самаго Царя Ивана связывается съ началомъ Москвы. Такъ, по словамъ песни „Царь хочетъ убить сына ” ,

Въ старые годы, прежніе,

При зачине каменной Москвы,

Зачинался тутъ и Грозный Царь,

Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ.

или:

Когда зачиналася камена Москва,

Тогда зачинался и Грозный Царь,

Что Грозный Царь Иванъ сударь Васильевичъ.

Подобное сопоставленіе въ нашихъ песняхъ начала самаго Царя Ивана съ началомъ Москвы говоритъ въ пользу только что высказаннаго мною предположенія, что политическая деятельность московскихъ князей до Іоанна IV не возбуждала къ себе сочувствія въ народе и, поэтому, не увековечена имъ въ песняхъ.

И такъ, первымъ въ ряду московскихъ государей, который пользовался большимъ расположеніемъ народа, чемъ кто-либо другой изъ нихъ, является Иванъ Васильевичъ Грозный.

Но прежде, чемъ говорить о техъ событіяхъ, описаніе которыхъ послужило предметомъ историческихъ песенъ, воспевающихъ эпоху царствованія Ивана Грознаго, я попытаюсь объяснить причину умолчанія въ этихъ песняхъ о такомъ крупномъ событіи въ жизни русскаго народа, какимъ являются такъ называемыя земскія реформы Іоанна Грознаго. [27]

Еще до этого Государя московское правительство старалось определить и ограничить власть наместниковъ и волостелей, передавая права ихъ другимъ органамъ управленія. Въ уставныхъ грамотахъ конца Х?-го и начала Х?І-го века определялосъ количество корма и пошлинъ, платимыхъ наместникамъ, волостелямъ и ихъ людямъ, и полагались некоторыя ограниченія ихъ власти, которыя имели въ виду избавить подсудныхъ жителей отъ произвольныхъ поборовъ и притесненій. Судебникомъ 1497 года запрещено было наместникамъ и волостелямъ, которые держали кормленія безъ боярскаго суда, штрафовать, казнить и освобождатъ преступниковъ безъ доклада. Но важнейшимъ ограниченіемъ власти наместниковъ и волостелей было введеніе въ судъ старостъ и целовальниковъ. Въ первый разъ въ Белозерской грамоте 1488 года запрещено наместникамъ и ихъ тіунамъ судить безъ сотскихъ и безъ добрыхъ людей; въ Судебнике Ивана III общимъ правиломъ постановлено, чтобы на суде были дворскій, староста и лучшіе люди; наконецъ, въ Судебнике Ивана IV велено тамъ, где до техъ поръ не было старостъ и целовальниковъ, быть старостамъ и целовальникамъ и земскому дьяку для письма судныхъ делъ. Возможно предполагать съ достаточною вероятностію, что таковой видъ отправленія правосудія чрезъ княжескихъ чиновниковъ есть самый стародавній способъ его отправленія, хотя упоминаніе о немъ начинаетъ встречаться только въ законодательныхъ памятникахъ конца XV века. Что касается до письма судебныхъ делъ, то когда какое дело разсмотрено и решено на суде наместничьемъ и волостелиномъ, то решеніе или, какъ сказано въ „Судебнике”, судное дело должно быть написано рукою земскаго дьячка, за подписомъ судныхъ мужей, то есть дворскаго, старосты и целовальниковъ. Копія же или, по тогдашнему, противень сь этого суднаго дела слово-въ-слово писалось рукою дьячка наместничья или волостелина, съ приложеніемъ печати самаго наместника. Затемъ подленникъ бралъ къ себе наместникъ, а противень отдаваемъ былъ суднымъ мужамъ, которые держали его у себя спору для . [28]

Если между судными мужами одни были грамотны, другіе же грамоте не умели, то противень вручали симъ последнимъ. Когда дело вершилось не иначе, какъ съ доклада Царю, то судный списокъ былъ отсылаемъ государю .

Первоначально добрые люди были ничто иное, какъ свидетели при суде. Но при Иване Васильевиче Грозномъ вместо сотскихъ и добрыхъ людей учреждены были старосты и целовальники; понятые превратились въ постоянную, выборную, присяжную должность. Къ какой волости принадлежалъ истецъ и ответчикъ, изъ той волости старосты, лучшіе люди и целовальники должны были являться и сидеть на суде княжескихъ чиновниковъ въ качестве судныхъ мужей.

Къ прежнимъ ихъ обязанностямъ присоединилисъ еще другія, а именно: если люди наместниковъ и волостелей отдавали кого-нибудь на поруки и поручителей не было, то они не могли ихъ уводить къ себе и ковать въ железо, не явивъ ихъ старосте и целовальникамъ. Такимъ образомъ, участіе въ суде выборнаго начала служило обезпеченіемъ противъ притесненій наместниковъ и волостелей.

Отдельнымъ общинамъ и областямъ селамъ давались такъ называемыя губныя грамоты, по которымъ преследованіе и наказаніе воровъ и разбойниковъ предоставлялосъ иногда установленнымъ уже общиннымъ властямъ, но большею частью учреждались для этого особые губные старосты и целовальники. Въ судебнике 1550 года постановлено общимъ правиломъ, чтобы ведомыхъ разбойниковъ судили губные старосты, а наместники бы въ ихъ судъ не вступались; ведомыхъ же воровъ велено судить по губнымъ грамотамъ. Въ 1555 году въ дополнительныхъ статьяхъ къ Судебнику постановлено, чтобы вообще губные старосты ведали разбойныя и татиныя дела. Преследованіе и поимка воровъ и разбойниковъ, а также и обыскъ возложены были на всехъ жителей общины; казнь положена на ихъ души, но вместе съ темъ община несла и всю ответственность.

И такъ, судебно-полицейская отрасль суда была отнята [29] у наместниковъ и волостелей и поручена управленію выборныхъ. Но это былъ только первый шагъ; вскоре многимъ общинамъ, вследствіе частыхъ жалобъ на притесненія наместниковъ и волостелей, предоставлено было полное право суда. Въ уставныхъ грамотахъ 1555 года Иванъ Грозный пишетъ, что онъ, жалуя крестьянство, отставилъ отъ городовъ и волостей наместниковъ, волостелей и праветчиковъ, а за ихъ доходы и за судебныя пошлины велелъ посадскихъ и крестьянъ пооброчить (то-есть, наложить оброкъ) деньгами; поэтому, онъ во всехъ городахъ и волостяхъ для суда и сбора доходовъ велелъ учредить излюбленныхъ старостъ, „которыхъ себе крестьяне межъ себя излюбятъ и выберутъ всею землею”. Этотъ указъ не былъ исполненъ повсеместно; города и волости продолжали отдаваться въ кормленіе; но многимъ общинамъ даны были уставныя грамоты съ правомъ собственнаго суда. Это было важнымъ шагомъ впередъ: судъ изъ частнаго владенія превратился въ общественную должность. Такимъ образомъ, мы имеемъ положительныя данныя о широкомъ самоуправленіи древнерусской крестьянской общины въ деле суда, о значительномъ участіи народа въ отправленіи правосудія въ тотъ періодъ, когда, казалосъ, должно было ожидать признаковъ ихъ упадка, во время Ивана III и Ивана Грознаго, словомъ, въ періодъ усиленія, обобщенія и централизаціи княжескои власти, сопровождавшихся созданіемъ соответствовавшихъ органовъ приказнаго начала, противоположнаго народному самоуправленію.

Участіе древнерусской общины въ отправлевіи уголовнаго правосудія выражалось въ двухъ видахъ: первый видъ состоялъ въ томъ, что въ суде наместниковъ и волостелей принимали участіе старосты, лучшіе люди и целовальники, словомъ — такъ называемые въ законодательныхъ памятникахъ — судные мужи. Второй видъ состоялъ въ томъ, что отправленіе уголовнаго правосудія по некоторымъ преступленіямъ князь предоставлялъ крестьянской общине, безъ участія княжескихъ чиновниковъ. Объемъ этого рода судейской власти общины былъ очень широк i й общинные судьи имели даже право казнить смертію. Этотъ видъ участія общины въ отправленіи уголовнаго правосудія появлялся въ резкикъ чертахъ при Иване Грозномъ, въ его губныхъ грамотахъ. [30]

Изложивъ въ немногихъ словахъ земскія реформы Іоанна Грознаго, позволю себе на некоторое время остановить благосклонное вниманіе читателя на решеніи двухъ вопросовъ: а) какъ народъ смотрелъ на эти реформы своего любимаго Царя, и б) почему эти реформы не могли произвести такого сильнаго пріятнаго впечатленія на простой народъ, чтобы возбудить въ немъ поэтическое творчество?

Нельзя, по моему мненію, сомневаться въ томъ, что только что изложенныя земскія реформы, посредствомъ которыхъ первый русскій Царь хотелъ ограничить злоупотребленія нелюбимыхъ народомъ наместниковъ и волостелей и предоставить больше власти выборнымъ отъ народа должностнымъ лицамъ, являются одною изъ причинъ популярности Ивана Грознаго среди русскаго народа. Но эти реформы не могли произвести сильнаго впечатленія на нашихъ предковъ по многимъ причинамъ. Въ виду ограниченныхъ пределовъ моей статьи, я обращу благосклонное вниманіе читателя лишь на некоторыя изъ нихъ.

Говоря о главныхъ причинахъ некотораго равнодушія русскаго народа къ упомянутымъ выше реформамъ, прежде всего укажу на то обстоятелъство, что народъ на эти реформы Ивана Грознаго смотрелъ не столько съ политической, сколько съ экономической точки зренія. Не потребность пріобрести себе более или менее определенныя политическія права руководила крестьянами временъ Ивана Грознаго, когда они обращались къ своему Государю съ жалобами на притесненія наместниковъ и волостелей, а желаніе облегчить такъ или иначе тяготившій ихъ экономическій гнетъ.

Изъ исторіи классическихъ и западноевропейскихъ государствъ мы узнаемъ, что главными благопріятными условіями для развитія какъ у отдельныхъ личностей, такъ и у целаго народа потребности въ политическихъ правахъ являются два: 1) Настоятельная необходимость того или другаго разрешенія земельнаго, такъ называемаго аграрнаго вопроса, затемъ 2) [31] значительное развитіе военнаго быта, которое съ одной стороны способствуетъ развитію и упроченію въ народе привычки подчинять свою волю воле другаго, имеющаго власть; а съ другой стороны, развитіе военнаго быта въ недюжинныхъ натурахъ вырабатываетъ потребность пріобретенія законной власти надъ менее способными и даровитыми членами общества.

Вследствіе обширности территоріи древнерусскаго государства нашихъ предковъ не волновалъ земельный вопросъ, по крайней мере, въ такой степени, въ какой онъ волновалъ классическ i й міръ и средневековый. Те экономическ i я затрудненія, которыя у классическихъ народовъ въ большинстве случаевъ разрешались пріобретеніемъ политическихъ правъ неимущими классами населенія, у насъ, въ древней Россіи, они устранялись обыкновенно путемъ колонизаціи.

Значительнаго развитія военнаго быта вследствіе миролюбія Русскихъ Славянъ, обусловливаемаго естественными особенностями и обширностью восточно-европейской равнины, также не замечается въ древней Руси. Такимъ образомъ, въ древнерусской жизни отсутствовали до некоторой степени условія, благопріятныя для развитія у нашего народа потребности въ политическихъ правахъ и привилегіяхъ. Вотъ въ чемъ кроется причина того явленія, что жители селъ и деревенъ смотрели на земск i я реформы Іоанна Грознаго преимущественно съ экономической точки зренія. Разсматриваемыя съ таковой точки зренія эти реформы едва ли могли казаться нашимъ предкамъ особенно привлекательными: служба выборныхъ старостъ и целовальниковъ оказывалась весьма тягостною, такъ какъ съ нею соединялась вся ответственность за сборы податей; вследствіе чего самый этотъ сборъ, предоставленный выборнымъ отъ общинъ, имелъ характеръ повинности. Исполненіе обязанностей выборныхъ отъ общины представляло немалое бремя для крестьянъ и потому, что эти выборные не только должны были посвятить свое время управленію и суду, но также обязаны были отвозить откупную сумму въ Москву, спешить изъ далекихъ местъ къ сроку, а въ противномъ случае подвергалисъ взысканію.

Кроме того, земск i я реформы Іоанна Грознаго оказались неприменимыми ко многимъ местностямъ древней Россіи по [32] тому, что земское самоуправленіе не могло съ успехомъ развиваться въ большей части древнерусскихъ сельскихъ поселеній. Хотя простыя формы семейно-артельнаго быта, свойственныя русскому народу съ древнейшихъ временъ его оседлой жизни, представляютъ, безъ сомненія, благопріятныя условія для развитія земскаго самоуправленія. Но съ другой стороны, обширность государственной территоріи и лесистый характеръ местности являются двумя разъединяющими сельское населеніе факторами, благодаря которымъ многочисленныя древнерусскіе деревни и поселки являются крайне малолюдными (изъ двухъ, трехъ дворовъ, каждый дворъ изъ трехъ или четырехъ человекъ) и разбросанными на обширномъ пространстве, по большей части на несколько возвышенныхъ местахъ береговъ малыхъ и большихъ рекъ и ихъ притоковъ. Таковое малолюдство большинства древне-русскихъ поселеній и ихъ разбросанность среди лесистой местности восточно-европейской равнины представляло неблагопріятное условіе для развитія въ древне-русской жизни общественнаго начала, столь необходимаго для успешнаго примененія земскихъ реформъ.

И если въ немногихъ торгово-промышленныхъ общинахъ древней Россіи земскія реформы Іоанна Грознаго могли осуществиться въ такой степени, въ какой это было возможно при известныхъ условіяхъ соціальнаго и государственнаго быта того времени, за то въ большинстве древне-русскихъ земледельческихъ поселеній эти реформы оказались неприменимыми какъ вследствіе особенностей тогдашняго государственнаго быта, такъ и потому, что развитіе земскаго самоуправленія немыслимо при слабомъ развитіи общественности.

Те общественныя обязанности, должности и порученія, которыя въ развитомъ обществе исполнялись и исполняются добровольно и до некоторой степени охотно, многимъ представителямъ древнерусскаго крестъянства, вследствіе непривычки къ общественной деятельности, казались какимъ-то [33] тяжкимъ бременемъ, такъ что трудно было находить людей, которые бы взялись надлежащимъ образомъ исполнять эти обязанности, должности и порученія.

Поэтому то, оба упомянутые много раньше вида участія народа въ отправленіи уголовнаго правосудія (судъ при участіи или безъ участія княжескихъ чиновниковъ) уже къ концу второй половины Х V І-го века мало по малу начинаютъ слабеть и затемъ исчезаютъ. Губной староста, котораго при Грозномъ крестьяне сами выбирали, къ концу XVI века и особенно въ XVII веке сделался приказнымъ чиновникомъ, подчиненнымъ Разбойному приказу, отправлявшимъ свою обязанностъ по назначенію правительства.

И такъ, возвращаясь къ поставленному много раньше вопросу о томъ впечатленіи, какое произвели на народъ земскія реформы Іоанна Грознаго, я считаю возможнымъ, въ виду высказанныхъ мною соображеній, съ достаточною вероятностію предполагать, что сильнаго и особенно пріятнаго впечатленія, которое имело бы своимъ следствіемъ возбужденіе поэтическаго творчества, эти реформы не могли произвести на нашихъ предковъ именно потому, что они посмотрели на нихъ преимущественно съ экономической точки зренія.

Хотя земскія реформы Іоанна Грознаго народная поэзія прошла молчаніемъ, но самая забота этого Государя о доставленіи своему народу правосудія и его безпристрастіе отмечены ею въ песне „Правежъ”. Позволю себе изложить ея содержаніе. По словамъ одного изъ варіантовъ этой песни, Иванъ Грозный едетъ по боярской площади въ Москве и видитъ, какъ „бурмистры целовальники” бьютъ добраго молодца „на правеже”. Царь спрашиваетъ о причине наказанія: оказывается, что съ добраго молодца „пытаютъ” где то добытыя имъ большія деньги — сорокъ тысячъ.

На вопросъ: откуда онъ взялъ эту „золоту казну” добрый молодецъ отвечаетъ, что она отнята у разбойниковъ и состояла изъ денегъ и платья; деньги добрый молодецъ пропилъ на угощеніе „голи кабацкой”, а платьемъ наделилъ всехъ „босыихъ”. Іоаннъ велитъ бурмистрамъ заплатить ему за безчестіе и за каждый ударъ, говоря: [34]

Ой вы гой еси, бурмистры целовальнички!

Заплатите доброму молодцу за увечьице,

Заплатите за безчестьице.

По словамъ другаго варіанта той же песни, въ которомъ отмечена народомъ безпристрастіе перваго русскаго Царя, къ Ивану Грозному приводятъ молодца, убившаго одного изъ его опричниковъ, и на вопросъ Царя, за что онъ совершилъ это убійство, онъ отвечаетъ:

Я убилъ его за дурны дела,

За худы слова.

Поносилъ онъ нашу святую Русь:

Тебя узывалъ кровопійцею;

Еще поносилъ православный людъ;

Урекалъ онъ насъ быть христьянами

И холопами.

Татаръ величалъ людьми вольными.

Никому какъ быть неподручными.

А славенъ то былъ онъ тобою, Царь,

Твоею милостью.

Услыхавъ такой ответъ, Царь милуетъ добраго молодца.

Позволю себе привести одно место изъ трагедіи графа А. Толстого „Смерть Іоанна Грознаго”, прекрасно характеризующее въ народномъ духе правосудіе любимаго народомъ Царя:

Да, Царь въ обиду не давалъ народъ!

Бывало, самъ выходитъ на крыльцо.

Отъ всякаго примаетъ челобитье

И рядитъ судъ, а судъ его недологъ:

Обидчикъ будь хоть князь иль воевода.

А уличенъ — такъ голову долой!

Обращая вниманіе на правосудіе перваго русскаго Царя, на его безпристрастіе и заботу защищать невинно пострадавшихъ слабыхъ и немощныхъ отъ притесненія сильныхъ міра сего, народная песня отмечаетъ также особенное распо [35] ложеніе Государя къ темъ изъ своихъ подданныхъ, которые смело и искренне излагаютъ ему свои мысли и чувства. Такъ въ песне „Взята Казанъ” при упоминаніи объ устройстве подкоповъ подъ Казань городъ, подъ речку Казанку, говорится, между прочимъ:

Что приказалъ нашъ Государь пушкарей своихъ казнить,

Пушкарей своихъ казнить, саблей головы рубить.

Все наши пушкарчики задумались стоятъ,

Задумались стоятъ, ничего не говорятъ.

Одинъ же пушкаричекъ осмелился.

Къ Царю близко подходилъ, ему речи говорилъ:

Грозный Царь Иванъ Васильевичъ!

Не приказывай казнить, прикажи мне говорить:

На ходу то наши свечки скоро горятъ,

Во глухомъ же месте оне тихо горятъ.

Не успелъ слово вымолвить,

Свечки догорели, бочки разорвало.

Теперь нашъ Государь привозрадовался,

Приказалъ нашъ Государь пушкарей своихъ дарить,

Всемъ пушкарямъ по пятидесять рублей,

Одному пушкарчику пятьсотъ ему рублей;

За то ему пятьсотъ: къ Царю близко подходилъ,

Къ Царю близко подходилъ, ему речи говорилъ.

Обращаясь къ разсмотренію содержанія другихъ народныхъ песенъ объ Иване Грозномъ, замечу прежде веего, что почтеннымъ нашимъ ученымъ Г. Вейнбергомъ въ упомянутомъ уже мною выше сочинен i и было высказано мненіе, что въ историческихъ песняхъ „война литовская, ливонская н дела крымскія остались нетронутыми” . Не могу признать вполне основательнымъ это мненіе нашего ученаго. Въ известныхъ намъ песняхъ, относящихся къ царствованію Іоанна Грознаго, не имеется, правда, подробнаго описанія войны Литовской и Ливонской. Но при разсмотреніи содержанія историческихъ песенъ не надо забывать, что песня [36] не летописъ и нередко передаетъ не столько описаніе того или другаго внешняго политическаго событія, сколько то впечатленіе, какое производитъ данное событіе на народъ. Такъ въ песне о женитьбе Ивана Грознаго и единоборстве Кастрюка хотя не содержится описанія ни одной битвы, ни одного похода, происходившаго въ Литовскую войну, но темъ не менее въ этой песне затрагивается вопросъ объ отношеніи русскаго народа къ Литве и къ Татарамъ, но на почве не столько политическихъ, сколько религіозныхъ интересовъ. Какъ въ былинахъ все враги христіанства, преимущественно Азіатскіе кочевники, въ народномъ воображеніи смешиваются и олицетворяются иногда въ единомъ образе Идолища поганаго, такъ и въ только что упомянутой песне, а также въ некоторыхъ другихъ великорусскихъ песняхъ воспоминанія о Татарахъ, о Литве и другихъ врагахъ русскаго православія смешиваются въ памяти народной. Поэтому то, вторую жену Іоаннъ IV беретъ себе — по одному варіанту песни „Единоборство Кастрюка” — въ „земле крымской, въ жидовской”; по другому — въ Золотой Орде; по третьему— въ земле Черкаской; по четвертому — въ проклятой Литве; по пятому — въ земле польской. Какъ въ былинахъ жена чародейка олицетворяетъ собою начало языческое, съ которымъ борется богатырь, напримеръ, въ былине о Михайле Потоке, такъ и въ песне о женитьбе Іоанна Грознаго въ образе Марьи Темрюковны, зловещая сила которой начинаетъ оказываться на самомъ Царе (онъ начинаетъ худеть), олицетворяется начало иноземное — неправославное. Вредное вліяніе этого начала на русскаго Царя предугадываетъ первая его супруга Анастасія Романовна, которая, по словамъ песни, умирая, даетъ мужу разные советы и, между прочими — не жениться ни въ „проклятой Литве, на Марье Темрюковне”, ни на „супаве татарской”, а брать себе невесту въ каменной Москве. Советъ свой она выражаетъ следующими словами:

Не женись ты, Царь, въ проклятой Литве

На той-ли Марье Темрюковне,

Не женись ты на той супаве татарскіе, [37]

Хотя есть у ней много приданаго,

А женись ты, Царь, въ каменной Москве.

Въ брате Марьи Темрюковны Кастрюке, судя по некоторымъ даннымъ историческихъ песенъ, возможно усматривать особое видоизмененіе силы Татарской. Кастрюкъ располагается передъ Москвою совершенно такъ же, какъ Батый передъ Кіевомъ. Именно Кастрюкъ и царица крымская:

Середи поля чистаго.

Середи луга зеленаго.

Шатры раздернули

Белополотняные.

И пишетъ ярлыкъ скорописчатый.

А въ былинахъ Батый

Выходилъ на крутъ красенъ бережекъ;

Раздернулъ былъ— полотняный шатеръ,

Поставилъ въ шатеръ дубовый столъ.

Писалъ ярлыки скорописчаты.

Целъ пріезда Кастрюка — единоборство встречается и въ былинахъ. Такъ Идолище поганое посылаетъ къ князю Владиміру требовать, чтобы князь

Ладилъ бы онъ ему поединщика,

Супротивъ его силушки супротивника.

Затемъ, когда Марья Темрюковна бранитъ победителей своего брата, Царь замечаетъ:

Не то-то намъ дорого,

Что Татаринъ похваляется,

А то-то намъ дорого,

Что Русакъ насмехается.

И такъ, Крымскіе походы и Ливонская война, представляющіе столкновеніе Русскаго народа съ представителями неправославія, не могли не произвести хотя бы некотораго впечатленія на нашихъ предковъ. Они не произвели, правда, [38] столь сильнаго впечатленія, какое произвели взятіе Казани и покореніе Сибири. Впечатленіе, произведенное Крымскими походами и Ливонскою войною, выразилось въ двухъ образахъ: а) Кастрюка и б) Марьи Темрюковны. Творческое воображеніе русскаго народа представляетъ въ образе Кастрюка — олицетвореніе силы татарской и всякой силы, враждебной православной Россіи, надъ которымъ одерживаетъ победу русскій крестьянинъ, не смотря на свое видимое убожество, какъ Васенька Хромоногенькій, который „на леву ножку припадываетъ, по двору прихрамываетъ”. Наблюдая въ своемъ прошломъ, въ царствованіе своего любимаго Царя такого рода событія и явленія, которыя представляли благопріятное условіе для проникновенія въ православную Русь иноземнаго вліянія, какъ напримеръ, сношенія съ Литвою, Ливоніею и западно-европейскими государствами, русскій народъ, создавъ въ своемъ воображеніи въ образе Марьи Темрюковны олицетвореніе враждебнаго православному началу вліянія, зловещая сила котораго начинала, по народному пониманію, вреднымъ образомъ оказываться на православномъ Царе, заставляетъ его нанести смертельный ударъ своей жене Марье Темрюковне, олицетворяющей собою это вредное вліяніе неправославнаго начала. По словамъ песни,

Бралъ Царь свою Марью Темрюковну,

И велъ онъ въ далече — чисто поле,

Стрелялъ онъ ей въ ретиво сердце .

Изъ отдельныхъ эпизодовъ войны изъ за Ливоніи въ нашихъ народныхъ песняхъ упоминается осада Пскова. По словамъ песни, король (по всей вероятности, Стефанъ Баторій) — двенадцать летъ собиралъ войско и, собравъ несметную силу (тутъ мы видимъ указаніе на причину трудности веденія воины съ этимъ королемъ), пошелъ на три „стольныхъ” города: Полоцкъ, Великіе Луки и Псковъ. Покоривъ первые два, онъ осадилъ третій и отправилъ посла требовать сдачи города, въ которомъ въ это время былъ воеводою Семенъ Константиновичъ Карамышевъ. Русскій воевода отвечаетъ решительнымъ отказомъ — и тогда происходитъ битва, [39] оканчивающаяся победой Карамышева и бегствомъ короля, которое сопровождается довольно обычнымъ въ нашихъ историческихъ песняхъ заключеніемъ:

Не дай, Боже, мне на Руси бывать,

Ни детямъ моимъ, ни внучатамъ,

И ни внучатамъ, и ни правнучатамъ.

Въ виду приведенныхъ мною данныхъ народной поэзіи, не могу согласиться съ темъ мненіемъ Г. Вейнберга, что война литовская, ливонская и дела крымскія остались нетронутыми въ нашихъ народныхъ песняхъ объ Иване Грозномъ. Зная, что какъ на все другія политическія событія, такъ и на упомянутую войну народъ смотрелъ преимущественно съ экономической точки зренія, мы не вправе ожидать более подробнаго ея описанія въ песняхъ, такъ какъ эта война, не принеся народу при жизни Ивана IV никакихъ существенныхъ матеріальныхъ выгодъ, въ то же время требовала большихъ затратъ со стороны Московскаго правительства, что ложилось тяжкимъ бременемъ на низшіе классы населенія. Такимъ образомъ, Ливонская война хотя и велась первымъ русскимъ Царемъ съ благимъ намереніемъ, которое осуществилъ впоследствіи Петръ Великій, — сблизить русскій народъ съ западно-европепскими, чтобы усилить внешнюю торговлю н съ большимъ удобствомъ и успехомъ распространить въ Россіи известныя уже на Западе науки и искусства; но такъ какъ эта война, при жизни Іоанна Грознаго, не привела ни къ какимъ положительнымъ результатамъ, но стоила народу многихъ жертвъ, то она не могла пользоваться народною симпатіею и не могла, поэтому, возбудить въ сильной степени поэтическое творчество въ нашихъ предкахъ. Не могу признать также основательнымъ мненіе Г. Вейнберга относительно отсутствія упомианія въ историческихъ песняхъ о погроме Новгорода. Подробнаго описанія этого печальнаго событія мы, действительно, не находимъ въ произведеніяхъ народнаго поэтическаго творчества. Но въ некоторыхъ песняхъ; въ которыхъ описывается “Покушеніе Іоанна IV на жизнь сына”, имеется ясное указаніе на те [40] жестокости, которыя допускалъ и совершалъ самъ Царь въ Новгороде. По словамъ одной изъ этихъ песенъ, Иванъ Грозный въ Новгороде, проезжая по улицамъ, секъ и рубилъ всехъ до единаго; то же самое делалъ и доносящій на брата своего Царевичъ, а другой Царевичъ ?едоръ Ивановичъ, какъ доносилъ объ этомъ братъ его:

Такъ секъ изъ пяти и десяти головы гусиныя,

На воротахъ записи подписывалъ.

На углахъ номера повыставлялъ.

Делалъ записи и выставлялъ номера молодой Царевичъ въ виде статистическаго перечня действительно казненыхъ. По другимъ варіантамъ той же песни; Царевичъ ?еодоръ, тоже въ Новгороде, вместо того, чтобы „сечь, колоть и на колъ садить," какъ это делали его отецъ и братъ “писалъ ярлыки милостивые и кидалъ по улицамъ новгородск i имъ”, — а въ этихъ ярлыкахъ было написано:

Ай же вы, мужики новгородскіе!

Копайте-ка погреба глубокіе

Отъ моего Государя отъ батюшки,

Отъ моего братца отъ родимаго,

Вы садитесь въ погреба глубокіе!

По словамъ третьяго варіанта той же песни, Царевичъ Иванъ, донося своему отцу на брата ?еодора, говоритъ, между прочимъ:

Какъ я которой ехалъ улицей,

Я казнилъ чисто на чисто.

Дядюшко какъ ехалъ улицей,

Тоже казнилъ чисто на чисто.

А братецъ какъ ехалъ улицей,

Тотъ казнилъ чисто не на чисто:

Впереди себя послалъ скора гонца,

Чтобы мужики Новгородск i и

По погребамъ они бы охитялися (то есть, прятались).

Онъ казнилъ чисто не на чисто.

Вспоминая такого рода событія, какъ погромъ Новгорода, [41] и наблюдая въ своемъ Царе две резкія перемены его нравственнаго состоянія, — одну после смерти царицы Анастасіи Романовны, а другую въ его юности после московскихъ пожаровъ, народъ отмечаетъ ту и другую перемену. Такъ въ песне „Смерть Грознаго Царя Ивана Васильевича" поется, между прочимъ:

Какъ въ тереме живетъ православный Царь:

Православный Царь Иванъ Васильевичъ:

Онъ грозенъ, батюшка, и милостивъ,

Онъ за правду милуетъ, за неправду вешаетъ.

Ужъ настали годы злые на московск i й народъ,

Какъ и сталъ православный Царь грозней прежняго.

Онъ за правду за неправду делалъ казни лютыя.

Въ другой песне, въ которой упоминается о покореніи Сибири Ермакомъ, сказано, между прочимъ:

Какъ было при старомъ при Царе при Иване Васильевиче,

Было время нехорошее, время нездоровое;

Только слышишь — брани — драки, все то буйныя дела!

Вотъ настало времячко счастливое

Ужь и сталъ то Грозный Царь Россеюшку любить,

Сталъ Россеюшку любить, чужи страны съ ней сводить.

Народная песня не стесняется иногда выставить Ивана Грознаго жестокимъ, какъ это видно, между прочимъ, изъ следующихъ словъ, произнесенныхъ умирающею супругою Анастасіею, которая умоляла своего мужа смягчиться сердцемъ.

Не будь ты яръ, будь ты милостивъ,

До своихъ солдатушекъ служащіихъ

И не будь ты яръ, будь ты милостивъ

До всего народа православнаго.

Только что приведенныя слова царицы Анастасіи знаменательны еще въ томъ отношеніи, что въ нихъ выразился взглядъ народа на смягчающее вліяніе любящей супруги, какою, безъ сомненія, была первая жена Іоанна Грознаго, [42] на суровый нравъ последняго. Но выставляя своего перваго Царя способнымъ по временамъ проявить свой жестокій, суровый нравъ, народная песня изображаетъ его сына ?еодора образцемъ христіанскаго состраданія ко всемъ жертвамъ людской злобы. Сочувствіе народа къ этому Царевичу выражается, между прочимъ, въ следующихъ словахъ народной песни, съ которыми бояре обращаются къ Іоанну Грозному:

Ужь не вывести тебе изменушки изъ Кіева,

И не вывести изменушки изъ Новгорода,

Да изъ матушки да каменной Москвы!

А тотъ выведетъ ту изменушку,

Кто за однимъ съ тобой столомъ сидитъ,

За столомъ сидитъ, да хлеба кушаетъ,

Милый сынъ твой ?едоръ Ивановичъ!

Признавая за несомненный фактъ христіанское милосердіе ?едора, возможно полагать, что въ этомъ милосердіи и видитъ народъ то условіе, при которомъ только и можетъ вывестись измена въ Московскомъ государстве.

Сопоставляя между собою данныя народныхъ разсказовъ съ данными историческихъ песенъ, мы видимъ, что русскій народъ, смотря на деятельность своихъ Государей преимущественно съ экономической точки зренія, отнесся вполне безпристрастно къ своему любимому Государю, не утаилъ въ своихъ песняхъ того обстоятедьства, что иногда Иванъ Грозный изменялъ своему народу, понимая измену не въ политическомъ, а въ экономическомъ смысле, то есть въ смысле пренебреженія некоторыми народными интересами экономическаго содержанія.

Но почему, спрашивается, несмотря на некоторыя крайне несимпатичныя стороны какъ въ нравственномъ образе Ивана IV , такъ и въ его деятельности, русскій народъ не только прощаетъ ему его недостатки, но и возвеличиваетъ его въ глазахъ потомства, прославляя его больше, чемъ какого либо другаго Государя. Въ песняхъ объ Иване Грозномъ мы не встретимъ такого упрека и резкаго осужденія деятельности этого Государя, какое находимъ, напримеръ, въ песняхъ о [43] Петре Великомъ. Упрекъ въ забвеніи, пренебреженіи последнимъ народныхъ интересовъ народъ влагаетъ въ уста известнаго сановника Голицына, который говоритъ Петру І-му:

Ты зачемъ, Государь-Царь, чернятъ разоряешь!

Ты зачемъ большихъ господъ сподобляешъ?

Главную причину популярности Ивана Грознаго, расположенія къ нему народа надо искать въ томъ, что онъ былъ вполне народнымъ Государемъ, являясь истиннымъ представителемъ великорусскаго племени, носителемъ и проводникомъ его основныхъ началъ самодержавія, православія и народности. Первый въ ряду московскихъ государей онъ понялъ главныя нужды и потребности русскаго народа — ограниченіе власти бояръ вообще, наместниковъ и волостелей въ частности, а также уменьшеніе ихъ земельныхъ владеній, необходимость защиты южныхъ границъ, доставленіе возможности удовлетворить колонизаторскому стремленію на востокъ, усиленіе внешней торговли и распространеніе западно-европейскихъ наукъ и искусствъ.

Вполне сознательная борьба перваго русскаго Царя съ боярами для укрепленія и утвержденія самодержавія, для прекращенія польско-литовскаго вліянія и для удовлетворенія чувства ненависти народа ко многимъ представителямъ боярства, въ которыхъ онъ виделъ главныхъ виновниковъ своего по временамъ бедственнаго матеріальнаго положенія, не увековечена въ народной поэзіи подробнымъ описаніемъ кровопролитія, убійствъ и всякаго рода насилій, которыя совершалисъ въ памятную для народа эпоху казней. Въ известныхъ намъ историческихъ песняхъ имеются лишь краткія указанія на эту эпоху. Подобная краткостъ происходила, по моему мненію, не потому, что народъ находился подъ вліяніемъ страха, внушаемаго царскими палачами, какъ это полагаетъ Г. Вейнбергъ, но вследствіе глубокаго уваженія и искренняго расположенія русскаго народа къ своему Царю, которое въ связи съ нравственнымъ чувствомъ, пробуждающимся обыкновенно въ минуты поэтическаго вдохновенія, не допускало его изобразить более подробно мрачную картину казней, которая бросала бы тень на величественный образъ Ивана Грознаго, среди Московскихъ государей едва ли не самаго энергичнаго поборника народныхъ интересовъ. [44]

Краткія указанія на казни бояръ мы находимъ, между прочимъ, въ песне „Грозный Царь Иванъ Васильевичъ"; когда Іоаннъ IV узнаетъ о казне своего сына, то обращается къ боярамъ съ такою угрозою:

Съ господъ со всехъ и князей

Со живыхъ скуры сдеру.

А въ другой песне того же содержанія всемъ князьямъ боярамъ обещаетъ:

Только отстоитъ обедню Христосьскую,

Будетъ рубить князьямъ боярамъ головушки,

Въ песне, записанной въ Нижегородской губерніи, поется, между прочимъ:

Вотъ на утро чарь (т. е. царь) Иванъ Васильевичъ

На поминки собралъ поголовно народъ;

Онъ бояръ повелелъ во медвежны вшивать.

Во медвежны вшивать, по Москве реке пущать.

А потомъ приказалъ во кули зашивать,

Во кули зашивать, по Москве-жь реке пущать,

Что чаревица не засценяли (т. е. не защищали).

Въ песне, помещенной въ Чулковскомъ песеннике. Іоаннъ Грозный говоритъ боярамъ:

Я васъ, бояре, всехъ въ котле сварю.

Но если народъ въ своихъ песняхъ, какъ это видно изъ приведенныхъ мною отрывковъ, делаетъ указанія на казни бояръ, то онъ делаетъ это, по моему мненію, не столько изъ желанія броситъ тень на величественный образъ своего любимаго Царя, сколько вследствіе внутренней потребности удовлетворить чувству ненависти, испытываемой имъ по отношенію къ некоторымъ представителямъ московскаго боярства, угнетавшимъ народъ и притеснявшимъ его всякими способами.

Уваженіе къ Царю, смешанное съ религіознымъ чувствомъ, которое возбуждается при мысли о Царе, какъ Помазаннике Божьемъ, дозволяя народу лишь кратко описывать въ его песняхъ казни преимущественно бояръ, этихъ враговъ, по [45] народному пониманію, земскаго благосостоянія, не допускаетъ, однако-же, народъ до сознанія возможности убійства царскаго сына своимъ отцемъ. Поэтому-то, въ народныхъ песняхъ не точно передается историческій фактъ убійства сына Іоанна Грознаго. По словамъ однихъ варіантовъ песни „Царь хочетъ убить сына", Никита Романовичъ убиваетъ палача Малюту Скуратова въ тотъ самый моментъ, когда палачь собирается казнить Царевича; по словамъ другихъ варіантовъ, Малюта Скуратовъ вместо Царевича казнитъ любимаго конюха боярина Никиты Романовича.

образованныхъ представителей Московскаго боярства къ католической Польше и Литве, представлялъ не только измену Государю, но и измену русскому народу, — основнымъ началамъ великороссійскаго племени — самодержавію, православію и народности.

О готовности перваго русскаго Царя быть постояннымъ защитникомъ народныхъ интересовъ свидетельствуетъ, между прочимъ, речь, произнесенная имъ на лобномъ месте передъ выборными всехъ городовъ Московскаго государства. Въ этой речи о боярахъ и вельможахъ своихъ Царь говоритъ, что они, неправедные лихоимцы и хищники и судьи не [46] праведные, упражнялись во многихъ корыстяхъ, хищеніяхъ и обидахъ, что трудно помочь бедственному положенію народа, которое является однимъ изъ следствій неправды бояръ, ихъ лихоимства, сребролюбія и безсудства неправеднаго. „Молю васъ", сказалъ Іоаннъ, обращаясь къ простому народу: „оставьте другъ другу вражды и тягости; я самъ буду вамъ, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать".

Затемъ Царь поручаетъ своему приближенному Алексею Адашеву принимать челобитныя отъ бедныхъ и обиженныхъ и разбирать ихъ внимательно. „Не бойся", говоритъ Царь Адашеву: „сильныхъ и славныхъ, похитившихъ почести и губящихъ своимъ насиліемъ бедныхъ и немощныхъ; не смотри и на ложныя слезы беднаго, клевещущаго на богатыхъ, ложными слезами хотящаго быть правымъ: но все разсматривай внимательно и приноси къ намъ истину, боясь суда Божія; избери судей правдивыхъ отъ бояръ и вельможъ".

По свидетельству достоверныхъ источниковъ Русской Исторіи, — съ техъ поръ какъ Іоаннъ IV началъ самъ судить многіе суды и розыскивать праведно, онъ не прощалъ воеводамъ, которые позволяли своимъ ратнымъ людямъ буйствоватъ въ русской земле и причинять крестьянамъ всякаго рода насилія и грабежи.

Народная поэзія лишь намекаетъ на меры, принятыя Иваномъ Грознымъ для прекращенія злоупотребленій и всякаго рода насил i й, причиняемыхъ местному населенію наместниками и волостями. Таковой намекъ, не вполне ясный и определенный, содержится въ следующихъ словахъ песни „Царь хочетъ убить сына":

Вывелъ изменушку изо всей земли,

Вывелъ измену изъ Казани города,

Вывелъ изменушку изъ каменной Москвы.

Въ другой песни того же содержанія Царь говоритъ:

Ужь какъ выведу я изменушку изъ Кіева.

Ужь какъ выведу я изменушку изъ Новагорода.

Ужь я выведу изменушку изъ каменной Москвы. [47]

На измену, упоминаемую въ этихъ, песняхъ, народъ смотрелъ, по моему мненію, не столько съ политической, сколько съ экономической точки зренія, то есть, какъ на измену народнымъ интересамъ. Возможно предполагать, что таковая экономическая точка зренія была свойствена всей массе народа; но отдельнымъ лучшимъ его представителямъ была доступна иная точка зренія.

Въ глазахъ этихъ немногихъ представителей крестьянства, имевшихъ возможность наблюдать успешное распространеніе польско-литовскаго вліянія среди московскихъ бояръ, эти последніе представлялись имъ изменниками вышеупомянутымъ основнымъ началамъ русскаго народа. Наказывая бояръ за всякаго рода насилія и злоупотребленія своею властью, Царь, по народному пониманію, темъ самымъ лишалъ возможности ихъ действоватъ въ ущербъ интересамъ народа!

Кроме казней бояръ, другою причиною популярности Ивана Грознаго является то обстоятелъство, что онъ не только зналъ русскій народъ, его мысли, чувства, нравы и обычаи, сочувствовалъ его тяжелому экономическому положенію, но и верилъ въ него, верилъ въ те основныя начала велико-россійскаго племени — въ самодержавіе, православіе и народность, носителемъ которыхъ всегда былъ и есть русскій народъ. Припомнимъ кстати тотъ критическій моментъ въ жизни перваго русскаго Царя, когда онъ, заподозривъ московскихъ бояръ въ измене, покидаетъ Москву и, удалившись на житье въ Александровскую слободу, присылаетъ въ Москву две грамоты — одну, обращенную къ духовенству и боярамъ, въ которой были написаны измены боярскія и воеводскія и всякихъ приказныхъ людей, и другую, обращенную къ московскимъ гостямъ, купцамъ и простымъ людямъ; въ этой другой грамоте Государь писалъ, что его опала и гневъ ихъ не касаются.

Надо иметъ геніальную прозорливостъ и глубоко веровать въ свой народъ, а также хорошо знать его мысли и чувства въ отношеніи къ представителю верховной власти, чтобы решиться на такой смелый шагъ, какимъ является открытое заявленіе Ивана Грознаго духовенству и боярамъ объ ихъ изменахъ и объ оставленіи имъ престола. Мне кажется, что Іоаннъ IV такъ смело поступилъ потому, что [48] онъ настолько зналъ мысли и чувства своего народа, что былъ глубоко убежденъ въ томъ, что народъ не выдастъ его боярамъ и явится такимъ же усерднымъ его защитникомъ, какимъ онъ самъ являлся въ случае притесненія со стороны бояръ. Но не въ одномъ только пониман i и своего народа сказаласъ геніальная прозорливость перваго русскаго Царя, она проявилась и въ предугадываніи той опасности, какая угрожала Россіи со стороны польско-литовскаго вліянія, пустившаго уже корни среди московскихъ бояръ. Измена последнихъ, тяготевшихъ къ католической Польше и Литве, возмущала Ивана Грознаго особенно потому, что въ его глазахъ они являлись изменниками своему народу, основнымъ началамъ его историческаго бытія, а именно самодержавію, православію и народности, понимая самодержавіе не въ смысле восточнаго неограниченнаго деспотизма, а въ смысле фактическаго уравненія представителей всехъ сословій передъ лицемъ московскаго самодержца, главнаго защитника народныхъ интересовъ.

Изъ всехъ московскихъ государей русскій народъ больше всего обязанъ Ивану Грозному темъ, что является въ настоящее время самымъ сильнымъ и могущественнымъ изъ всехъ славянскихъ народовъ. Если бы Иванъ Грозный миловалъ бояръ, тяготевшихъ къ католической Польше и Литве, то возможно предполагать на основаніи исторіи славянскихъ народовъ, что онъ темъ самымъ могъ бы погубитъ православную Русь. Казня бояръ, среди которыхъ съ успехомъ распространялось польско-литовское вліяніе, какъ объ этомъ свидетельствуетъ, между прочимъ, избраніе поляка на русск i й престолъ въ смутное время, первый русскій Царь избавилъ нашъ народъ отъ опасности испытать участь остальныхъ славянскихъ народовъ, то-есть, снизойти на степень второстепеннаго не самостоятельнаго государства.

Объяснивъ внутренній смыслъ эпохи казней, представлявшей сознательную борьбу московскаго самодержца съ боярами, не желавшими признать разумнымъ народное начало самодержавія, обращусь къ разсмотренію другой стороны деятельности Іоанна IV , цель которой было удовлетвореніе положительныхъ нуждъ и потребностей своего народа, кото [49] рый не могъ не обратить вниманія въ своихъ песняхъ на таковую деятелъность любимаго своего Государя.

Известно, что переселеніе крестьянъ составляетъ характеристическую черту древне-русскаго быта. До самаго конца XVII века на всемъ пространстве Россіи происходитъ постоянный отливъ и приливъ населенія. Древняя исторія Россіи есть до некоторой степени исторія колонизующейся страны. Повсюду стучалъ топоръ въ черныхъ дикихъ лесахъ, шла повсеместная расчистка и распашка лесовъ. Повсюду ставились дворы и починки, разроставшіеся въ деревни, села, погосты и слободы. Среди непроходимыхъ лесовъ и болотъ чистился и выжигался лесъ и заводилосъ хлебопашество. Эта великая колонизаціонная работа, охватывавшая все обширное пространство восточно европейской низменности и продолжавшаяся тысячелетія, неконченная даже и въ настоящее время, составляетъ одинъ изъ величайшихъ подвиговъ въ исторіи грандіозной борьбы человека съ природой. И этотъ подвигъ совершенъ исключительно силами русскаго земледельца.

Сопоставляя данныя исторіи съ данными современной этнографіи, мы приходимъ къ тому заключенію, что главныхъ причинъ переселеній нашихъ предковъ были две: 1) истощеніе почвы вследствіе первобытнаго способа веденія сельскаго хозяйства, 2) желаніе избежать тяжкаго бремени всевозможныхъ повинностей и налоговъ. Крестьяне бежали отъ „царскихъ даней и разметовъ", отъ чрезмерныхъ оброковъ за землю въ пользу служилыхъ людей. Вследствіе частыхъ войнъ, веденныхъ московскими государями съ своими соседями, тяжесть налоговъ въ продолженіи 16-го столетія значительно увеличилась. Одновременно съ увеличеніемъ числа налоговъ, повинностей и пошлинъ, а также по мере возрастанія населенія усиливался съ каждымъ годомъ экономическій гнетъ и вместе съ темъ увеличивалась потребность въ переселеніи. Такъ что въ продолженіи 16-го века переходы все более усиливаются.

Известно, что колонизаціонное движеніе русскаго народа [50] въ Поволжье, первоначально заселенное финскими народами, началось въ самый ранний періодъ Русской Исторіи. Первыми поселенцами севернаго Поволжья были Новгородцы. Сюда также должны были приходить переселенцы изъ Южной Россіи, спасаясь въ поволжскихъ лесахъ отъ частыхъ опустошеній Половцевъ и разорительныхъ междуусобныхъ войнъ князей, сопровождавшихся перекочевкой князей изъ однехъ волостей въ другія. Летопись прославляетъ Юрія Долгорукаго, какъ создателя городовъ Поволжской Руси, но несомненно, что когда князья пришли на Волгу, здесь было уже русское и довольно густое поселеніе. Народная память сохранила имена своихъ героевъ, которые проезжаютъ чрезь леса Муромск i е, чрезъ грязи Брянскія, прокладываютъ пути, рубятъ леса, мостятъ мосты. Надо полагать, что не князьямъ принадлежитъ починъ въ заселеніи славянскимъ племенемъ нашего северо-востока; это дело народное и началось очень давно; князья помогали этому делу, продолжали его, рубили города, то есть, очень часто укрепляли уже существующія поселенія, ставили слободы на своихъ земляхъ и такія же слободы ставили и ихъ дружинники; въ эти слободы сходились сбродные люди, гулящіе по московски, когда всяк i й былъ приписанъ нести службу или тягло, бродники по старому.

Нашествіе Татаръ и утвержденіе ихъ власти въ Поволжье и надъ Русью надолго остановили колонизаціонное движеніе Русскаго народа на востокъ по Волге. Монастырь, основанный Макаріемъ въ начале Х V века на левомъ берегу Волги противъ устья реки Сундоваки, подвергся вместе съ жилищами поселившихся вблизи него крестьянъ полнейшему разоренію отъ Казанскихъ Татаръ.

Покореніемъ Казани въ половине XVI века, которымъ были успокоены восточныя области государства, и завоеваніемъ Сибири въ конце того-же века устранялось препятствіе для дальнейшаго колонизаціоннаго движенія Русскаго народа на востокъ, вследствіе чего, начиная съ половины XVI века, колонизація Поволжья значительно усиливается.

Колонизація собственно Казанской области значительно облегчалось еще темъ, что здесь поселенцамъ не приходилось очищать почву отъ лесовъ, какъ на севере, а садиться по многочисленнымъ пустымъ селамъ, оставшимся после туземцевъ; [51] частью истребленныхъ, частью бежавшихъ во время опустошительныхъ войнъ Ивана І V . Вотъ въ какихъ явленіяхъ народной жизни надо искать главную причину того сильнаго впечатленія, какое произвело на народъ взятіе Казани и покореніе Сибири и которое не могло не возбудить въ немъ поэтическаго творчества.

Возможно указать и на другія стороны упомянутыхъ событій, которыя могли обратить на себя вниманіе народа. Безъ сомненія, завоеваніи Казанскаго царства было подвигомъ необходимымъ и священнымъ въ глазахъ каждаго Русскаго человека; подвигъ этотъ совершался для защиты христіанства отъ бусурманства, для освобожденія пленниковъ христіанскихъ. Въ исторіи восточной Европы взятіе Казани, водруженіе креста на берегахъ ея рекь имеетъ важное значеніе. Намекъ на эту сторону разсматриваемаго событія имеется и въ историческихъ песняхъ; въ некоторыхъ изъ нихъ после описанія взятія Казани при помощи подкопа, говорится:

И бежалъ тутъ Велик i й князь Московск i й

На тое ли высокую гору,

Где стояли царскія палаты.

Что царица Елена догадалась.

Она сыпала соли на ковригу,

Она съ радостью Московскаго князя встречала,

А того-ли Ивана, Государя, Васильевича Прозрителя:

И за то онъ царицу пожаловалъ,

И привелъ въ крещеную веру,

Въ монастырь царицу постригли.

Въ упоминаемомъ въ песняхъ фактъ крещенія Казанской царицы содержится намекъ на обращеніе въ христіанство языческаго населенія Казанскаго царства.

Песни, описывающія взятіе Казани, обращаютъ на себя вниманіе указаніемъ на активное участіе, какое принимаетъ Царь въ описываемомъ событіи. Такъ, по словамъ песни, [52]

Какъ онъ Грозевъ царь Иванъ Васильевичъ,

Скоплялъ силушку ровно тридцать летъ.

Ровно тридцать летъ, еще три года:

Сокоплемши свою силушку, воевать пошелъ

Онъ подъ славное царство Казанское;

Не дошедши до Казани, становился.

Становился нашъ батюшка въ зеленыхъ лугахъ,

Въ зеленыхъ лугахъ заповедныхъ.

Какъ онъ, Грозенъ царъ, подъ Казань подступилъ.

Подъ речку подъ Казаночку подкопъ подводилъ,

Подъ другую сторону—подъ Булатъ подъ реку

Мы съ порохомъ боченки закатывали,

Сорокъ бочекъ закатили съ лютымъ зельемъ,

Съ лютымъ зельемъ съ порохомъ,

Зажигали на бочкахъ воску ярова свечи,

Зажжемши свечи, сами вонъ пошли,

Сами вонъ пошли, сами прочь отошли.

А злые Татаришки по стенамъ похаживаютъ,

Нашего Царя Белаго Ивана Васильевича подражниваютъ...

На то Грозный Царь осердился:

„Подавай мне пушкарёвъ казнить — вешать".

Вотъ и выбрался изъ нихъ молоденькій пушкарь.

— „Не изволь, Государь, насъ вешать и казнить,

Дай ты намъ речи сговорить:

Наружи-то свечи оне скоро горятъ,

Въ подземельи-то свечи не скоро теплются". —

Не успелъ слова сказать, — стало бочки рвать,

Стало бочки рвать, землю на розно метать,

И побило всехъ Татаръ каменничкомъ.

Въ немногихъ варіантахъ той же песни „Взятіе Казани" содержится намекъ на то первостепенной важности событіе царствованія Ивана Грознаго, что этотъ Государь принялъ Царскій Титулъ. Этотъ намекъ заключается въ следующихъ немногихъ словахъ: [53]

Онъ (т. е. Иванъ Грозный) и взялъ съ него (царя Казанскаго) царскую корону,

И снялъ царскую порфиру,

Онъ царской костыль въ руки принялъ.

Существуетъ еще любопытный варіантъ песни „взятіе Казани" по словамъ котораго Иванъ Грозный обращается къ Ермаку Тимо?еевичу съ просьбою помочь ему взять Казань:

Заслужи ты, Ермакъ, мне службу верную.

Возьми ты, Ермакъ, мне Казань городъ! —

Въ только что приведенномъ варіанте заключается та мысль, что, по народному пониманію, главнымъ помощникомъ Царя при взятіи Казани былъ народъ, его лучшіе представители, въ роде Ермака Тимофеевича. Что же касается до покоренія Сибири этимъ народнымъ героемъ, то это знаменательное событіе царствованія Ивана Васильевича Грознаго более верно действительности, хотя и кратко описано въ следующей песне „Покореніе Сибири":

Проявился въ Сибири славный крепкій казакъ.

Славный крепкій казакъ, по прозванію Ермакъ.

Ужь какъ этотъ то Ермакъ, онъ сражался — не робелъ,

Онъ сражался — не робелъ, всей Сибирью завладелъ.

Завладемши всей Сибирью, онъ Царю послалъ поклонъ:

Ты прими, де, Грозный Царь, ты поклонъ отъ Ермака,

Посылаю те въ гостинець всю Сибирскую страну,

Всю Сибирскую страну: дай прощенья Ермаку!

Въ только что приведенной песне весьма характернымъ является следующее выраженіе:

Посылаю те въ гостинецъ всю Сибирскую страну.

Если бы народъ и его лучшіе представители смотрели на деятельность своихъ героевъ и на ихъ отношеніе къ Государю съ политической точки зренія, то земля, завоеванная Ермакомъ, являлась бы собственностью Государя, которою могъ бы пользоваться ея завоеватель на правахъ временнаго владетеля. Смотря на деятельность Ермака не съ политической точки зренія, народъ русскій относительно права владенія разсуждаетъ иначе. Сибирь въ моментъ завоеванія, по [54] народному пониман i ю, принадлежала тому, кто потрудился для ея завоеванія.

И такъ, изъ всехъ внешнихъ политическихъ событій царствованія Ивана Грознаго, взятіе Казани и покореніе Сибири, разсматриваемыя преимущественно съ экономической точкя зренія какъ далънейшее движеніе Русской колонизаціи на востокъ, являются главнейшими событіями этого царствованія, доставившими большую популярность первому Русскому Царю. Указаніе на значеніе Іоанна Грознаго, какъ верховнаго управителя своимъ государствомъ, находимъ мы въ народныхъ песняхъ, въ которыхъ упоминается о смерти Грознаго Царя. Значительную частъ этихъ песенъ составляютъ плачи царицы и войска.

Обращаясь къ своему покойному мужу,

Закричала царица громкимъ голосомъ:

„Ой ты гой еси, благоверный Царь;

Благоверный Царь Иванъ Васильевичъ!

Что ты спишь; громко не проснешься?

Безъ тебя все царство помутилося,

Все стрельцы бойцы взволновалися,

Всехъ князей бояръ во тынахъ рубютъ,

А меня то царицу, не слушаютъ"!

Народъ, руководимый чувствомъ религіознаго благоговенія къ памяти любимаго Царя—помазанника Божьяго, отвечаетъ царице:

„Ахъ ты гой еси, царица благоверная.

Благоверная царица Мар?а Матвеевна!

Ужь и мы то тебя слушаемся;

Ужь и мы то тебе повинуемся"!

Войско Іоанна Грознаго, въ образе молодаго сержанта, стоящаго на часахъ, обращаясь къ своему любимому Царю и заливаясь горючими слезами, восклицаетъ:

Ты возстань, возстань, православный Царь,

Царь Иванъ Васильевичъ!

Поглядика ты на свою силу:

Твоя силушка утомленная, [55]

Утомленная, некормлёная,

Твой любимый полкъ въ походъ пошелъ.

Во походъ пошелъ подъ Казань городъ".

Но кроме внешнихъ и внутреннихъ политическихъ событій, таковою популярностью любимый Царь русскаго народа обязанъ и некоторымъ чертамъ своего характера. Сильная набожность, которая была заметна въ Іоанне IV во все продолженіе его жизни, не могла не располагать народъ къ этому Государю. Для характеристики того религіознаго значенія, какое имелъ Царь — представитель царства православнаго — въ глазахъ народа, любопытно припомнить песню „Проклятіе Вологде", записанную въ этомъ же городе. Іоаннъ Грозный задумалъ основать ,,престольный градъ" въ Вологде и началъ строить церковь во имя Успенія Божьей Матери, по образцу Успенскаго собора въ Москве. Во время постройки одинъ кирпичъ вывалился изъ свода и ушибъ голову Царя. Разгневанный, Царь уезжаетъ въ Москву, проклиная городъ и реку, протекающую въ немъ.

Отъ того проклятья царскаго

Мать сыра земля трехнулася,

И въ Насонъ граде гористоемъ

Стали блата быть топучія.

Река быстра славна Вологда

Стала быть рекой стоячею,

Водою мутною, вонючею,

И покрытая все тиною,

Скверной зеленью со плесенью.

Кроме своего благочестія и религіозности, Иванъ Грозный могъ заслужить симпатію народа своею готовностью всенародно покаятъся въ своихъ ошибкахъ и прегрешеніяхъ, какъ это видно изъ упомянутой мною выше речи, которая была произнесена съ лобнаго места передъ выборными изъ различныхъ городовъ Московскаго государства. Эту готовность Русскаго Царя покаяться въ своихъ прегрешеніяхъ прекрасно выразилъ известный нашъ поэтъ А. Толстой въ трагедіи [56] „Смертъ Іоанна Грознаго".

Далее автор повторяет приводит хулу Карамзина на Царя Иоанна, причем не из песен или былин народных, а из литературного произведения писателя XIX века А. Толстого. Так как этот поэт не является представителем православного русскаго народа, то отрывок из его произведения мы не приводим с привиликим удовольствием.

С.-Петербургъ, 1892 г., Февраль.

http://www.monar.ru/

© Оцифровано православнымъ братствомъ во имя св. Царя-искупителя Николая

для переизданія въ царской орфографіи.