Писатель Петр Николаевич Краснов

Донской казак Петр Краснов рос и воспитывался в Петербурге. Несмотря на то, что он был сыном генерала, первые годы жизни, казалось, не предвещали блестящей военной карьеры, благо, и все старшие братья избрали для себя «цивильный» образ жизни. Петр закончил пять классов 1-й Петербургской классической гимназии. Ка­залось бы, можно было пойти по стопам братьев: клас­сическая гимназия, затем университет или институт и научная деятельность либо гражданская служба, давав­шие в конце XIX века больший доход, нежели офицер­ская лямка, что было немаловажно для небогатой и мно­гочисленной семьи Красновых. Можно было посвятить себя целиком и литературному творчеству, благо, в доме отца он видел множество газетных деятелей и писателей, был знаком с «литературной кухней». Уже в 12 лет Петя Краснов начинает издавать литературный журнал, кото­рый сам составляет, набирает и печатает.

У Петра было двое братьев: Андрей Николаевич — крупный ученый, занимавшийся естествознанием и гео­графией, создатель Батумского ботанического сада; сред­ ний— Платон Николаевич — математик и железнодо­рожник, занимавшийся переводами западной лирики, писавший многочисленные критические и историко-ли­тературные статьи, женатый на родной тетке Александра Блока — писательнице Екатерине Андреевне Бекетовой.

Отец и дед будущего Донского Атамана также «имели слабость» к литературному творчеству: дед П. Н. Красно­ва — Иван Иванович (1800—1871) стал первым в роду всерьез взявшимся за перо: известны его стихотворные произве­дения «Тихий Дон» и «Князь Василько», историко-этнографические работы: «О казачьей службе», «Низовые и верховые казаки», «Малороссияне на Дону», «Иногород­ние на Дону», «О строевой казачьей службе», «Донцы на Кавказе», «Оборона Таганрога и берегов Азовского моря» и др. В последней из указанных работ, Иван Иванович вполне мог пользоваться личным опытом: во время Крымской войны 1853—1856 гг. он вместе со своим сыном служил в отряде, оборонявшем Таганрог. Генерал Николай Ива­нович Краснов (1833—1900), отец нашего героя, вел от­дел критики в газете «Петербургские ведомости», являл­ся автором ряда работ по истории казачества («Донские Атаманы: Денисов, Иловайский, Кутейников», «Исто­рические очерки Дона», «Уральские казаки» и др.), за исследование «Терские казаки» был удостоен золотой медали Императорской Академии наук. Отцовская склонность к писательству и изучению истории казачества передалась и сыну, ставшему крупнейшим литератором среди кад­ровых военных своего времени.

17 марта 1891г. начинается «официальная» литера­турная деятельность молодого офицера Лейб-Гвардии Ата­манского полка П. Н. Краснова: в издании Военного ве­домства — газете «Русский Инвалид», которую без пре­увеличения можно назвать «самой читаемой» в военной среде, появляется его первая заметка «Казачий шатер пол­ковника Чеботарева». Впоследствии Петр Николаевич не ограничится лишь военными изданиями — «Военным Сбор­ником», «Разведчиком», «Вестником русской конницы» (в редакцию последнего он будет входить), но и станет сотрудником гражданских изданий — «Петербургского Листка», «Биржевых Ведомостей», «Нивы» и др.).

«Биржевые Ведомости» становились тогда общерос­сийской газетой, с большими тиражами и сравнительно неплохими гонорарами, что было немаловажно для небо­гатого лейб-атаманца, т. к. служба в гвардейских частях требовала немалых затрат, которых не покрывало неболь­шое жалованье. Однако журналистская деятельность не особенно сочеталась с жизнью гвардейского офицера.

Не без иронии вспоминая о том времени, Краснов напишет позднее: «Я пописывал в газетах, и мои «новел­лы» в «Биржевых Ведомостях» за скромною подписью П. Николаева весьма ценились Станиславом Максими­лиановичем Поппером (владелец «Биржевых Ведомостей) и оплачивались — шутка сказать! — по 2 копейки за строчку!.. Я мечтал пятидесяти лет (после пятидесяти— какой же может быть кавалерист!..)выйти вотставку и стать ни больше ни меньше, как Русским Майн Ридом!» Пока же, весной 1892 г ., будущий «Майн Рид» решает поступать в Николаевскую Академию Гене­рального штаба.

Петру Николаевичу удалось с первого раза поступить в Академию, но проучился он там всего один год. Моло­дой офицер вместо скучных лекций в «застывшей» Ака­демии продолжает активное литературное творчество, да­вавшее немалую прибавку к жалованью (из одних «Бир­жевых Ведомостей» получалось не менее 20 рублей в месяц, т. е. треть жалованья). Вследствие такой «увлеченности» Краснов «сыпется» на переводных экзаменах, и его от­числяют из числа слушателей Академии, официально — «за невыдержанием переводного экзамена», по слухам — из-за конфликта с начальником Академии ген. Сухоти­ным. Без особого разочарования Петр Николаевич воз­вращается в любимый полк. В 1893 году выходит его пер­вая отдельная книжка — сборник повестей и рассказов «На озере».

Произведенный в сотники Краснов назначается в 1894 г . полковым адъютантом, т.е. занимает одну из важнейших должностей во внутренней жизни полка. Начальство не прочь воспользоваться писательским талантом молодого адъютанта: в Императорской Российской армии появля­ется повышенный интерес к истории своих родных час­тей, не остаются в стороне и лейб-атаманцы. Краснову поручают сбор материалов по полковой истории, и сот­ник усердно берется за дело и составляет к 1898 г . «Ата­манскую памятку. Краткий очерк истории лейб-гвардии Атаманского Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полка». Попутно выходят в свет роман «Атаман Платов», сборники рассказов из казачь­ей («Донцы») и военной («Ваграм») жизни и историче­ское исследование «Донской казачий полк сто лет тому назад». В этих произведениях наглядно проступает та­лант Краснова и его огромная любовь к родному Вой­ску, его истории и его славе. При постепенно нарастаю­щем негативном отношении общества к армии, Крас­нов — один из немногих, кто может дать талантливый отпор этим разрушающим Империю тенденциям.Его усилия не остаются незамеченными — Донской Наказ­ной Атаман постоянно приказывает делать в «Донских Войсковых Ведомостях» перепечатки произведений «пе­тербургского казака».

Мечта стать «русским Майн Ридом» не покидает Крас­нова. Когда в 1897 г . в Абиссинию (нынешнюю Эфио­пию) направляется первая Российская дипломатическая миссия, Краснов добивается своего назначения началь­ником конвоя, составленного из гвардейских казаков. Из Петербурга сотник переносится в Африку, три месяца пути от порта Джибути до Аддис-Абебы, через пустыни и горы «черного континента», в совершенно непривыч­ных для русского человека условиях. Миссия добралась до абиссинской столицы, и близкие по вере (русские отмечали разительное сходство коптской религии под­данных императора Менелика II с православием) афри­канцы были признаны Российской Империей, что зна­чительно упрочило положение боровшейся за свою не­зависимость страны. Русским был оказан самый теплый прием при дворе правителя Абиссинии, казаки же кон­воя удивили Менелика II своей джигитовкой. Первым, стоя на двух лошадях, скакал начальник конвоя — сот­ник Петр Краснов. Посланный затем со срочным доне­сением в Санкт-Петербург Краснов на муле, за 11 дней покрывает расстояние в 1000 верст до Джибути, в то вре­мя как миссии потребовалось на это 3 месяца. Прибыв­ший через месяц в Петербург сотник получает за свою расторопность орден Св. Станислава 2-й степени , чин подъесаула и французский орден «Почетного Легиона». Впечатления о путешествии вылились в книги: «Казаки в Африке. Дневник начальника конвоя Российской Импе­раторской миссии в Абиссинии в 1897/98 году» (1900) и «Любовь абиссинки» (1903).

В 1900г. выходит также работа П.Н.Краснова «Ге­нералиссимус Суворов».

Петр Николаевич уверен, что военный человек обя­зан и в мирное время постоянно повышать свой профес­сиональный уровень, в военное же время — место офицера только на поле боя. Это свое убеждение он без устали пропагандирует в военной печати и следует ему сам. Почти четверть века Россия не знала войн, отечественная воен­ная наука застыла, даже опыт русско-турецкой войны 1877—78 гг. не был разобран, а ее ветераны занимали все руководящие и старшие командные должности (во мно­гом это и служило причиной затяжки «разбора полетов»). Но вот, в 1900 г . русские экспедиционные войска на­правляются в Китай, охваченный беспорядками и разбо­ем (т. н. «Боксерское восстание»), и в 1901 г . туда же от­правляется специальный корреспондент «Русского Ин­валида» подъесаул Петр Краснов.

В эту командировку подъесаул Краснов отправился уже как публицист, «замеченный наверху»: в 1901 г . в «Русском Инвалиде» появилась серия его фельетонов, по­священных большим Красносельским маневрам, под общим заглавием «Трое в одной палатке». Название явно навеяно вышедшим незадолго до того юмористическим произведением английского писателя Джерома К. Дже­рома «Трое в лодке},не считая собаки». Государь, всегда читавший «Инвалид» выразил желание, чтобы в такой же живой форме была описана жизнь русских войск в Мань­чжурии. П. Н. Краснов был командирован в Китай по Высочайшему повелению» и в течение полугода, вместе с супругой, изъездил верхом вдоль и поперек Маньчжу­рию, Уссурийский край, побывал во Владивостоке и Порт- Артуре. Результатом поездок стала книга «Борьба с Ки­таем» (1901). Тогда же он посетил Японию, Китай и Ин­дию. Путевые заметки появлялись в «Русском Инвалиде» два-три раза в неделю под общим заголовком «По Азии»; а в 1903 г . они вышли отдельным изданием «По Азии. Очерки Маньчжурии, Дальнего Востока, Китая, Японии и Индии».

В 1902 г . проходят «Большие Курские маневры», в которых участвуют войска четырех военных округов. Петр Краснов состоит в качестве ординарца при командую­щем «Южной армией» генерале А. Н. Куропаткине — тог­дашнем военном министре. В том же году есаул команди­руется, опять в качестве спецкора «Русского Инвалида», на беспокойную границу с Персией и Турцией, где знакомится с жизнью стоящих там казачьих частей. Все виденное он описывает в статьях и очерках.

Ненадолго подъесаул Петр Краснов вновь принима­ет должность полкового адъютанта, но начавшаяся в 1904 г . война с Японией срывает его с безопасной должности. Не дождавшись рассмотрения своего прошения об отко­мандировании в Действующую армию, Краснов едет туда все от того же «Инвалида». Опыт боев и замеченные до­стоинства и недостатки русских войск находят свое отра­жение в двухтомнике «Год войны» и многочисленных статьях начавшего выходить с 1906 г . при Офицерской кавалерийской школе (ОКШ) «Вестника русской конни­цы». Будучи зачисленным в постоянный состав ОКШ, П. Н. Краснов будет объезжать подобные же учреждения других армий и делиться на страницах военной печати впечатлениями об увиденном у иностранных коллег, в том числе у будущих противников.

По дороге на Японскую войну попутчиком Петра Николаевича будет его будущий конкурент, сперва на стра­ницах военной печати, а затем и в области государствен­ного строительства на Белом Юге, а тогда еще молодой офицер Генерального штаба, Антон Иванович Деникин. Позднее он так опишет свое впечатление от знакомства и творчества будущего Атамана:

«Статьи Краснова были талантливы, но обладали од­ним свойством: каждый раз, когда жизненная правда при­носилась в жертву «ведомственным» интересам и фанта­зии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на мину­ту чтение:

— Здесь, извините, господа, поэтический вы­ мысел (выделено А. И. Деникиным. — А. М.) — для боль­шего впечатления...

Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Красно­ва — плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов...»

Нам кажется, что здесь Антон Иванович излишне критичен, перенося во многом свое отношение к Крас­нову-политику на Краснова-писателя.

В 1909 г . выходит в свет сборник рассказов об исто­рии донского казачества «Картины былого Тихого Дона», изданный большим тиражом по распоряжению Наказного Атамана Войска Донского генерала Самсонова и пред­назначенный «для чтения в семье, школе и войсковых частях», эдакая народная «книжка-копейка», знакомящая, как сейчас бы сказали, «широкого читателя» со славными страницами прошлого Отечества.

В 1910 г . Петр Краснов производится в полковники («в исключение из правил») с зачислением по Донскому казачьему войску и назначается командиром 1-го Си­бирского казачьего Ермака Тимофеева полка, расквар­тированного в Средней Азии (штаб — г. Джаркент), у Памира, или как образно выразился Петр Николаевич — «у подножия Божьего трона». Стоянку полка в полной мере может охарактеризовать понятие «дыра»: 1096 верст от железной дороги, а сам полк был разбросан на сотни верст сотнями и отдельными постами. Почти три года жизни Петра Николаевича пройдет на китайской гра­нице.

Этому периоду своей жизни Петр Николаевич по­святит несколько рассказов, очерков, роман «Амазонка пустыни», в котором, с изрядной долей романтизма, кос­нется популярной в начале XX века темы «маленького гарнизона». А гораздо позже, в 1939 г ., в Париже выйдут его мемуары «На рубеже Китая». В предисловии к рома­ну он напишет:

«А как же было до войны? Как же жили мы сами, наши отцы и старшие братья тогда, когда стояли где батальоном, где ротой, где постом в восемь человек по Камен-Рыболовым, Раздольным, Хунчунам, Омосо, Нингутам, Копалам, Пржевальскам, Кольджатам, Хоргосам, Игдырям, Давалу и прочим местам громадной Азии и Закавказья?

Ни газет, ни общества. Чужие люди кругом, дикая природа, не наше небо,

А ведь жили. Жили годами изо дня в день, ожидая получения роты или производства в сотники, обменива­ясь редкими письмами. И не только жили, но честно де­лали свое великое солдатское дело, боролись с разбойниками, мечтали о подвигах, влюблялись, женились, имели де­тей, воспитывали их и посылали от себя в далекие кор­пуса и институты».

Безусловно, у Краснова-писателя строгий литера­турный критик сможет найти некоторые стилистиче­ские погрешности, но только не в описаниях природы, присутствующих едва ли не в каждом его произведе­нии, и уж точно не в бытописании. Литературные про­изведения П.Н.Краснова — подлинная энциклопедия русского военного быта конца XIX — начала XX в. Тут ему нет равных, а его романы и повести, как ни пара­доксально это прозвучит, вполне могут быть использо­ваны в качестве исторического источника. Это неоспо­римый факт.

Очень часто, и может быть напрасно, Петр Никола­евич пытался состязаться с такими корифеями приклю­ченческого жанра, как Майн Рид, Фенимор Купер, Джек Лондон... Но шло это не от писательского тщеславия, а исключительно от, как бы громко это не звучало, пере­полнявшей его любви к Родине, желания воспитывать молодые поколения русских людей на примерах из род­ной истории, указывать на то, что и в Отечестве нашем были примеры, достойные подражания. Сейчас эта тема по-прежнему очень актуальна, и может быть даже боль­ше, чем век назад, когда гимназисты прекрасно знали, кто такой Муций Сцевола, но не слышали об Архипе Осипове и Агафоне Никитине. Нынешние школьники вряд ли знают и кто такой Сцевола...

Петр Николаевич писал, что «в поисках героев, шко­лы духа для подрастающей молодежи не нужно ходить за границу. Жизнь, полная приключений, идет не только в таинственно-прекрасных пампасах и льяносах Америки, на страницах романов Майн Рида, Густава Эмара и Фенимора Купера.

Сильных духом и волей людей мы найдем не только среди героев Джека Лондона, Киплинга, Марии Корелли, но в нашей повседневности, на скучной постовой жизни в пустынях и дебрях Центральной Азии родятся и воспитываются не пьяницы и босяки, но великие духом люди, Пржевальские, Корниловы».

Находясь в Туркестане, Петр Николаевич заканчива­ет работу над большим трудом «Год войны» — подроб­ным и талантливым описанием войны с Японией.

В самом конце 1913 г . полковник Краснов назнача­ется командиром 10-го Донского казачьего генерала Jly ковкина полка, стоявшего на австрийской границе, в Замостье. Во главе этого полка П. Н. Краснов начинает кампанию 1914 г . против австро-германцев.

Тяжелейшие бои, далеко не самая спокойная долж­ность полкового командира — и тем не менее Петр Ни­колаевич продолжает писать. В «Русском Инвалиде» по­стоянно появляются его статьи и целая серия очерков «Донцы на войне», в которой он описывает подвиги сво­их подчиненных, терпение и скромность русского сол­дата, особый героизм, лишенный всякой показухи и рисовки. В 1915 г . Краснову удается издать несколько своих произведений, в том числе романы «Погром» и «В жи­тейском море», будучи в лазарете после ранения он при­ступает к написанию замечательного сборника новелл «Тихие подвижники. Венок на могилу солдата Импера­торской Российской Армии», который будет закончен уже в эмиграции в 1923 г . Это, переведенное впослед­ствии на 17 языков произведение, проникнутое тончай­шим лиризмом и исполненное жесточайшей правды, стало подлинным реквиемом Императорской России. России, за которую не щадил себя донской казак Петр Краснов и за которую сложили свои головы сотни и тысячи его со­служивцев.

Даже во время Гражданской войны генерал Краснов не оставляет писательского труда: он начинает писать воспоминания, работает над романом «Амазонка пусты­ни»... Находясь «в распоряжении командующего Северо- Западной армией генерала от инфантерии Юденича», Петр Николаевич возглавляет пропагандистскую работу. Бли­жайшим его сотрудником является в это время поручик А.И. Куприн, редактирующий армейскую газету «Приневский край», одним из ведущих авторов которой явля­ется сам Краснов. Безусловно, подобное назначение было следствием широкой популярности писателя и публици­ста Краснова, по крайней мере, в военных кругах.

После ликвидации Северо-Западной Армии генерал переезжает сперва в Германию, а затем во Францию, в парижский пригород Сантени, где и проведет большую часть своих эмигрантских лет. Главным оружием Петра Николаевича теперь становится перо.

Эмигрантские годы явили настоящий расцвет твор­чества П. Н. Краснова. В Берлине и Париже он пишет свои лучшие романы и повести. Наряду с многочислен­ными статьями и очерками, в 1921 — 1922 гг. в издававшемся в Берлине И.В. Гессеном «Архиве русской революции» выходят воспоминания Петра Николаевича «На внутрен­нем фронте» (о событиях 1917 г .) и «Всевеликое Войско Донское» (о времени атаманства П. Н. Краснова на Дону).

Всего за годы эмиграции было издано около 30 крупных литературных произведений Петра Николаевича (повес­ти и романы). Многие из них можно отнести к мемуар­ной части наследия Краснова:

«Павлоны». Париж, 1934. (Воспоминания о служ­бе и учебе в 1-м Павловском военном училище. «На рубеже Китая». Париж, 1939. (О времени ко­мандования 1-м Сибирским казачьим Ермака Тимофее­вича

полком).

«Накануне войны. Из жизни пограничного гарни­зона». Париж, 1937. (О командовании 10-м Донским ка­зачьим генерала Луковкина полком.)

Немало фактов из боевой жизни приведены в книге «Душа армии. Очерки по военной психологии» (Берлин, 1927). Эта работа была написана по просьбе выдающего­ся русского военного теоретика генерала Н. Н. Голови­на, который первоначально обратился к П. Н. Краснову «с просьбой прочесть на учрежденных мною Военно-На­учных Курсах несколько лекций по военной психоло­гии». Это обращение объяснялось тем, что в 1918 г . Ата­ман ввел в программу преподавания Новочеркасского военного училища курс военной психологии и сам при­езжал читать этот курс. Это было нововведением не только для русской военной школы, но, пожалуй, и для миро­вой.

Есть в «писательском портфеле» П. Н. Краснова це­лый ряд исторических романов («С Ермаком на Сибирь», «Цесаревна», «Екатерина Великая», «Цареубийцы» и др.), есть фантастические романы («За чертополохом» и др.), приключенческие (например, «Мантык— охотник на львов», «Амазонка пустыни»).

Абсолютное большинство художественных произве­дений Петра Николаевича связаны с темой службы и быта Императорской Российской Армии, с родной средой ге­нерала, которую он любил и ценил всей душой.

В изложении военной тематики Петр Николаевич придерживался просто-таки фотографической точнос­ти: сказывалась закваска фельдфебеля роты Его Величе­ства Павловского военного училища. Как пример мож­но привести едва ли не лучшее описание быта офицер­ства 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии в романе «От Двуглавого Орла к красному знамени». Причем при всей своей громадной любви к Императорской России и се армии Краснов не избегает отображения отнюдь не привлекательных сторон жизни гвардейского офицер­ства (кутежи, невнимательное отношение к солдату и др.). Но сила Краснова в том, что он не «зацикливает­ся» на одном «негативе», но видит и светлые стороны; не остаются в стороне и изменения, происходившие с армией в рассматриваемый период (события в романе начинаются в 1895 г . и доходят до Гражданской войны). Даже столь «скучные» вещи, как построения и унифор­ма, органично вписаны в канву повествования. Если образы революционеров, часто встречающиеся в про­изведениях П. Н. Краснова, довольно схематичны (как и у большинства кадровых военных), то описания во­енного быта крайне подробны и четко выверены. На страницах его произведений перед нами предстают бле­стящие гвардейцы и скромные офицеры частей, забро­шенных в глушь азиатских стоянок («Выпашь», «Амазонка пустыни») или польско-еврейских местечек за­падной границы (« Largo »).

В качестве примера документальности Краснова-писателя, позволяющей причислить ряд его произведений к историческим источникам, небезынтересно привести выдержку из рецензии Петра Николаевича на роман «Юнкера» его бывшего сотрудника А. И. Куприна.

Во многом роман А.И. Куприна автобиографичен (как и многие произведения Краснова), его события происходят в 1887—89 гг. в Москве, где главный герой — юнкер Алек­сандров — проходит обучение в 3-м военном Александ­ровском училище. Сам писатель учился в этом училище в 1888—90 гг., таким образом, Куприн был простым «фара­оном», когда его герой уже гордо именовался «господи­ном обер-офицером» (наименование на училищном языке юнкеров младшего и старшего курсов). Рецензент же — П. Н. Краснов — закончил в один год с купринским ге­роем 1-е военное Павловское училище в С.-Петербурге, отличавшееся строгостью и «священным» соблюдением уставов. Недаром училище приобрело характеристику «дис­циплинарного батальона», а «павлоны» считались луч­шими строевыми офицерами русской пехоты. То, что ускользнуло от взора «не совсем дисциплинированного» кадета и юнкера Куприна, к тому же столь рано и столь «громко» прервавшего свою военную карьеру, не оста­лось незамеченным бывшим фельдфебелем роты Его Ве­личества.

«Этот роман — история недавнего прошлого. Мило­го, спокойного прошлого, увы, ушедшего от нас; исто­рия такая точная, сильная, яркая, подробная, что может служить документом... И там, где это касается Москвы, быта, чувств, мыслей, образов — автор непогрешим. Там память нигде не ошиблась, нигде не изменила ему. Там, где дело идет о воинском обучении, там кое-где есть ма­ленькие, совсем ничтожные ошибки, и я позволю себе сделать поправки сапожника к картине Апеллеса. Это будут поправки старого «трынчика» легкомысленному госпо­дину Сердечкину, поправки фельдфебеля Павлона юн­керу — даже не портупею — Александрову.

В главе VII «Под знамя» — и, ах! какой великолепной главе, которую даже нисколько не портит длиннота пол­ного текста Петровской присяги, юнкера берут «на кра- ул»... «Раз! Два! Три! Три быстрых и ловких дружных приема, звучащих как три легких всплеска...» Милый юнкер- «фараон» Александров — это

вам показалось. Всплеска и даже, вернее, треска,— было два — «ать, два!». Ибо брали «с плеча» (не теперешнего, а старого «берданочного»), в два приема. С первым — подбросить ружье правой ру­кой, поддержав левой в обхват на высоте плеча, со вто­рым вынести винтовку вперед груди. В три счета было четыре приема: с «на плечо» — «ружья вольно» (тепереш­нее «на плечо») и «к ноге», с «ружья вольно» — «на пле­чо» и «к ноге».

Тесаки у юнкеров, не только Московских, но у всех вообще были сняты не за драку с молодцами в Соболевке, а при перемене формы, когда юнкерам была дана обще­армейская пехотная форма и штык — «селедка» сменил нарядный тесак, оставшийся только у пажей, как гвар­дейской части... За драку с Охотнорядцами, во время которой были пущены в ход штыки, юнкера Москов­ских училищ одно время ходили вовсе без оружия, чем чрезвычайно тяготились.

Граф Олсуфьев на балу был в темно-зеленом долома­не и малиновых чикчирах, а не в мундире и рейтузах.

Полуинструментальную съемку делали на младшем курсе, а глазомерную на старшем, а не наоборот.

В главе XXX — «Производство» — автор ошибается, говоря: «по каким-то очень важным государственным делам Император задержался за границей, и производство можно ожидать только в середине второй половины июля меся­ца...» Производство всех юнкеров бывало по окончании больших Красносельских маневров, когда давался общий приказ «по военному ведомству», передаваемый по теле­графу во все училища. Обыкновенно это бывало в пер­вой половине августа. Таким образом, юнкера не могли ожидать производства ранее этого срока. Их волнения были напрасны. Юнкер Александров был произведен в подпоручики 10—22-го августа 1889-го года» ( Гр. А.Д. «Юнкера» — роман А.И. Куприна // Русский ин­валид. 1933. № 51. «Гр. А.Д.» — один из наиболее частых псевдонимов Петра Николаевича Краснова, взятый по кличке его любимого коня — «Град», — на котором он не раз участвовал в различных конных соревнованиях.)

Едва ли не главными героями произведений П. Н. Крас­нова являются кадровые офицеры Императорской Рос­сийской Армии, те, кто едва ли не с молоком матери впитывал свою будущую судьбу, неизменную уже в нескольких поколениях. Главный герой романа «От Двуглавого Орла к красному знамени» гвардеец Саблин вспоминал:

«Ему было восемь лет, но он знал полки. Все стены квартиры были увешаны картинами, изображавшими войска:

битвы, сцены на биваках, парады, церемонии. Саша любил их смотре

- Папа, я буду офицером?

- Всенепременно.

-А если, папа, я не хочу офицером!

-Нельзя, брат. Все Саблины были офицерами. Что штатские?! Штатские и не люди даже».

Нельзя сказать, что предки, носившие офицерские чины, были отличительной особенностью гвардии или, более того, гвардейской кавалерии (хотя очень часто главные герои красновских произведений именно они, что и не­удивительно, ведь именно в гвардейской кавалерии про­служил большую часть своей жизни сам автор):

«Козлов был самым обыкновенным пехотным офи­цером. Он родился в казарме, в глухом польском местеч­ке, где отец его командовал ротой. Вероятно, и отец его также родился от ротного командира и также или в ка­зарме, или в военном поселении. Козлов как-то этим вопросом не задавался. Их фамилия была незадачливая — дальше майорского чина не шли. Бабушка рассказывала Козлову, что их предок при Петре Великом тоже был капитаном, командовал ротой и убит под Нарвой. Пра­дед в майорском чине погиб в

Лейпцигском бою, дед долго командовал ротою и на старости лет устроился смотрителем госпиталя. Отец умер капитаном, просту­дившись на зимних маневрах. Детство Козлова была ка­зарма, потом кадетский корпус — та же казарма, потом Павловское училище — опять казарма и, наконец, За­райский полк — казарма. Весь мир для него от рожде­ния и навсегда замкнулся в казарме и в ее интересах: хорошо упревшей, рассыпчатой каше, жирных щах, мясной порции в 20 золотников не меньше, прицельных стан­ках, нежной любви к

винтовке, благоговении на стрель­бище, церемониальном марше и штыковом бое. Мимо неслась грозная суетливая жизнь».

Из романов Петра Николаевича можно узнать то, что не найдешь ни в одном документе, что просто не фиксировалось, как, например, неписаные нормы по­ведения или же «изыски» увольняемых в запас казаков. Много таких эпизодов в романе «Домой!», где описыва­ется родной полк П. Н. Краснова — Лейб-Гвардии Ата­манский.

«— Идти к командиру не советую, — строго и серьез­но сказал адъютант.— Что ты думаешь — адъютант тебе не друг?.. Не товарищ? Я отлично понимал, что льгота и станица — это не для тебя, но командир был непрекло­нен в своем решении, и, когда я ему сказал, что ты бу­дешь проситься, он мне сказал: «скажите Кольцову — «чим ховаться — вин рекомендоваться». Загнул загадку.

- Но, постой. Я ничего-таки не понимаю. Чим бы ховаться?.. ховаться?.. Ведь это — прятаться?..

- Да, милый мой — прятаться. Уже не напроказни­чал ли ты чего-нибудь и мне не сказал, вот и приходится расплачиваться

- О, нет... Это невозможно...

И вдруг румянец стал покрывать щеки Кольцова, он отошел в угол, где стояло пианино, и сел за него.

- Ничего не понимаю, — тихо сказал он. — Ничего я такого не делал.

- Он стал наигрывать на пианино какую-то грустную мелодию.

- Скажи мне, Алексей Ипполитович, Акимыч (ко­мандир полка. — А. М.) холостой?..

- Ты это не хуже моего знаешь.

- Но у него там есть?.. Понимаешь?., какая-нибудь?..

- Хорунжий Кольцов, ваши вопросы неуместны. Се­мейная жизнь командира полка не касается господ офи­церов».

Как иначе можно увидеть ту грань, которая отделяла дружеское общение товарищей по полку от официаль­ного тона старшего—младшего? Как узнать, что могло вмиг превратить «милейшего Алексей Ипполитовича» в «гос­подина подъесаула»?

Ярко нарисована Красновым картина отъезда на Дон отслуживших гвардейских казаков:

«Замелькали двутавровые балки «Американского» моста через Обводной канал и вдруг из каждого вагона фейер­верком полетели в темные воды канала цветные казачьи фуражки.

У Кольцова от негодования задрожала нижняя челюсть. Каждый год видел он это и каждый год долго не мог прийти в себя от возмущения. Полковые фуражки, часть того мундира, который был свят для него, хорунжего Коль­цова!.. «И так просто бросить!.. Быть может, с проклятием бросить!.. Да что же это за люди, или все наше учение стерто, как мел с доски, и ничего святого нет у этих людей и нет той любви к полку и ко всему тому, что связано с полком!.. Да как же это можно так? Что подумают те, кто случайно увидит или узнает про это!.. Казаки не любят своего полка!»

Кольцов подошел к Дронову.

-Павел Александрович... Ты видишь, что казаки де­лают... Ты видишь? — в голосе Кольцова задрожали сле­зы.— Полковые фуражки... Они ненавидят службу!.. Полк!..

Дронов спокойно пожал плечами.

- Ничего подобного... Это традиция! Как и многие традиции — глупая традиция. Кто ее завел, когда,— не знаю, не умею тебе сказать. Но для них она свята. Это последнее прости полку и здравствуй Тихому Дону... Поверь мне и дома, в праздник, с какою гордостью каж­дый из них наденет свой полковой мундир и свою цвет­ную фуражку. Их надо понять... Они не меньше нашего любят свой полк и гордятся им».

Выбрасывая форменные фуражки, казаки везли с собой на Дон мундиры, соответствовавшие их представлениям о красоте:

«Лагутин рылся в своем громадном, обитом жестью с «морозами» сундуке. Он достал оттуда фуражку.

Что это была за фуражка!.. По всем швам, по доныш­ку, по краям околыша и по четырем швам тульи она была прошита широким, пестрым, бело-желто-черным шнуром, так называемым «вольноопределяющимся». Околыш был узкий, козырек крошечный, тулья громад­ная. Это был верх безвкусия и безобразия. Лагутин надел фуражку на себя — его красивое лицо стало ужасным, напомнило Кольцову клоуна в цирке.

-Лагутин... Скинь эту гадость! — крикнул Кольцов,— это же карикатура, а не фуражка. <...>

Лагутин достал из сундука куртку сине-серого офи­церского сукна на беличьем меху. На ней были фантас­тические погоны, подобные юнкерским, обшитые позу­ментом, и вся она, как и фуражка, была расшита «воль­ноопределяющимся» шнуром. <...>

- Самый станичный вкус, ваше благородие. Там, как наши бабочки такое увидят, аж сомлеют от одного вида».

Естественно, такого ни в одном официальном отчете не найдешь.

Крупнейшим трудом Петра Николаевича стал цикл «историко-бытовых», как обозначил их автор, — рома­нов «От Двуглавого Орла к красному знамени», «Опав­шие листья», «Понять — простить» и, публикующийся в данном издании, «Единая-Неделимая». Все четыре рома­на вполне самостоятельны, но имеют и много общего, помимо некоторых героев, которые проходят через не­сколько романов (в «Единой-Неделимой» в частности, появляется семья флигель-адъютанта полковника Саблина — главного героя крупнейшего романа Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени»). Всю же серию романов связывает, по словам самого Петра Николевича, «единство времени — последняя историческая эпоха Им­ператорской России, война и смута, единство места — С.-Петербург и Юг России, и единство быта — Русский военный и мирный быт».

В хронологической последовательности описываемого периода первым идет роман «Опавшие листья», охваты­вающий своим повествованием 80-е гг. XIX века. В цен­тре событий романа — интеллигентная семья Кусковых и семья бедного чиновника Лисенко. Те же семьи, но на этот раз уже в лице их более молодых представителей, появляются и в романе «Понять — простить», где пове­ствование начинается уже в годы российской смуты и захватывает первые годы эмиграции.

Роман «От Двуглавого Орла к красному знамени» ох­ватывает период с середины 1890-х гг. до Гражданской войны. В центре повествования — судьба гвардейского офицера Саблина, с которым читатель «проживает» его жизненный и служебный путь от корнета до генерала. Роман полон замечательных описаний жизни и быта Им­ператорской Российской Армии в последние годы ее су­ществования. Кадровый офицер П. Н. Краснов с глубо­ким пониманием показывает те изменения, которые про­изошли в России и особенно в офицерской среде в ходе Первой мировой войны. С болью в душе он констатиру­ет, что вещи, немыслимые для человека в золотых пого­нах три года назад, стали обычными и нормальными для прапорщиков военного времени, которые, приобретая офицерские знаки отличия, так и не могли стать настоя­щими офицерами.

Роман был очень популярен в среде русской военной эмиграции. Показателем этого может служить хотя бы то, что один из военных писателей Русского Зарубежья, штабс-капитан 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка К.С.Попов, выпустил в Париже в 1934г. критическое сравнение двух, на первый взгляд, совершенно несрав­нимых произведений русской литературы — «"Война и мир" и "От Двуглавого Орла к красному знамени" (В свете наших дней)». Причем в описании военного быта и батальных сцен первенство безоговорочно признается за Красновым. Графу же Льву Николаевичу, с его пропа­гандируемым еще в классических гимназиях «образом русского солдата Платона Каратаева», по мнению совре­менников-военных и меткому выражению К. С. Попова «Платон... удался, а солдат не получился».

Роман в четырех томах писался более десяти лет и увидел свет в Берлине в 1921 г . Он выдержал целый ряд изданий (последнее эмигрантское — Нью-Йорк, 1960), был переведен на 15 европейских языков и уже в середи­не 1920-х экранизирован. В СССР он был вынут из спец­храна лишь в 1990 г .

Публикуемый ниже последний роман «тетралогии» — «Единая-Неделимая» — никогда ранее ни в СССР, ни в Российской Федерации не издавался (в отличие от трех предыдущих). Роман был написан в 1924 г .

в Сантени под Парижем, а впервые опубликован в октябре 1925 г . в Берлине издательством «Медный всадник», издавшем и многие другие произведения Петра Николаевича.

Изложение романа начинается в 1910-е гг. Главные действующие лица — «соседи» — донской крестьянин (не казак!) Дмитрий Ершов и дворянин, офицер Сергей Ни­колаевич Морозов, чье имение располагалось по сосед­ству со слободой Тарасовкой, в которой жили бывшие крепостные Морозовых. С детства Митю Ершова мучает мысль о несправедливости мироустройства, он хочет все взять и поделить, что и толкает его в итоге в лагерь боль­шевиков, но не из идейных, а чисто из личных сообра­жений.

Гвардейский офицер Морозов, по просьбе отца Мити, устраивает молодого человека, имевшего музыкальный талант, в свой полк, где тот дослуживается до штаб- грубача и играет на Императорских концертах, получа­ет подарок, часы, лично от Государя. Должность спаса­ет Ми гю Ершова, верящего в свое высшее предназначе­ние, от опасностей Великой войны, и ему непонятен em собственный дед, старый казак Мануил с крестами еще щ Русско-Турецкую войну 1877—78 гг., вновь сев­ ший на коня.

В годы Гражданской войны бывший штаб-трубач Митя Ершов делает стремительную карьеру, становится коман­диром красной дивизии. Правда, плата за это слишком велика — замученный по его приказу дед и убитые по его же приказу родные мать с отцом.

П. Н. Краснов как, и многие другие, увы, безоснова­тельно и слепо верил в русского человека, в возможность его прозрения, в то, что рано или поздно он опомнится и крикнет:

«— Начдив!.. Красной стрелковой! Покажу я теперь со своими стрелками комиссарам, где раки зимуют!»

К сожалению, прозревший красный начдив, кото­рый убивает своего комиссара, на протяжении трех лег толкавшего его руку в братоубийственной войне, и ос­вобождает своего офицера из тюрьмы, остался лишь

на бумаге да в мечтах тех, кто слепо и свято верил в русского человека, в русского солдата (пусть и с буденовкой на голове). Не довелось им, подобно герою Краснова, ус­лышать исповедь:

«— Я бы их всех истребил, понимаете, ваше благоро­дие, всех мучителей, совратителей Русской земли... И истреблю! Дайте срок! Истреблю. Рассказал я вам теперь всю историю моей жизни. Как на духу открылся. Отце­убийца и матереубийца я. Мне уж дальше идти некуда. Вы деда Мануила помните?

- Еще бы... С детских лет помню. Как сейчас, его вижу.

- На мельничных крыльях на Кошкином хуторе насмерть я его закачал... И учителя Краснопольского, может, помните, что в Тарасовской церкви хором управлял? Тоже по моему приказу расстрелян...

- Что же это, Ершов?

- Крови учился, жестокую науку изучал... Изучил теперь доподлинно. Я крестьянин, ваше благородие, кре­стьянская кровь во мне течет. Обманывали нас много, темнотою нашею пользуясь. кровью родитель­ской глаза промывши, прозрел я, понимать стал, как он, рай этот самый социалистический, к нам обернулся. Все стало ясно, чему учили Ляшенко и братья Махуренки и что такое коммунисты. Гибель народа русского! Вот оно что! Через кровавую жертву близких своих к Богу я обратился. Вы это понимаете? Церкви я осквер­нял. А теперь одна у меня думка, — еще лучше пост­рою».

В романе даны прекрасные картины донской при­роды, изумительное описание животных — лошади Мо­розова Русалки и полкового пса Бурана («лошадиная тема» всегда присутствовала в творчестве офицеров рус­ской кавалерии, собаки же были постоянными спутни­ками едва ли не каждого русского полка и тоже нередко попадали на страницы литературных произведений). Очень подробно и правдиво описана П. Н. Красновым жизнь гвардейского кавалерийского офицера: полк, скачки, театр, концерты, любовные увлечения... Как и в других про­изведениях, Петр Николаевич с сожалением отмечает, что офицеры не уделяли должного внимания духовной стороне жизни, происходило охлаждение образованно­го общества в Вере, которое перекинулось и на низшие слои.

Всякому, кто хочет без прикрас и клеветы узнать о жизни Императорской России и ее Армии, о самоотвер­женной борьбе донского казачества в годы Гражданской войны рекомендуем прочитать этот роман П. Н. Краснова

Завершая повествование о генерале Краснове-литераторе, хотелось бы еще отметить следующее: конечно, не все произведения Петра Николаевича равноценны, есть и очень сильные, и откровенно слабые работы. Но это и неудивительно. Его творческое наследие огромно и включает антикоммунистическую публицистику и пове­сти с авантюрно-приключенческим сюжетом, исторические романы, исследования и мемуары, антиутопии и боль­шие произведения на темы современной ему жизни. Многие произведения переведены на десятки европей­ских языков, выходили громадными тиражами, о них спорили критики и литературоведы. Они составляют неотъемлемую часть великой русской культуры. Пора­жает неиссякаемая работоспособность этого человека вопреки обстоятельствам его жизни, очень часто не то что не располагавшим, но прямо препятствовавшим пи­сательскому творчеству. И тем не менее из-под пера Петра Николаевича Краснова вышло несколько десятков романов и повестейпублицистика же в различных российских и зарубежных периодических изданиях просто не под­дается учету (уже к 1917 г . у П. Н. Краснова было напе­чатано около 1 ООО статей!). Но как это часто бывает, его умудрялись не замечать свои: в то время как произведения писателя переведены на все европейские языки (только на немецкий — полто­ра десятков повестей и романов), в то время как только в Германии тиражи его книг составили около двух мил­лионов томов, а некоторые произведения удостаивались международных премий (например, роман «Ненависть», получивший премию католической церкви), даже в эмиг­рации не все слышали о таком писателе. Исключение — военные. Что это? Принципиальное нежелание видеть конкурента? Презрение к человеку со стороны? Преду­беждение? Как нам кажется, и то, и другое, и третье.

Еще во второй половине XIX в. русская интеллиген­ция демонстративно отгораживается от соотечественни­ков-военных. На них смотрели как на зачумленных, ум­ственно недоразвитых. Судили огульно, создавая и рас­пространяя штампы на всех людей по принципу ношения ими воинского мундира. Немало этому способствуют и «властители дум». Чего стоит один только бывший «ар­тиллерии поручик» граф Jl . Н. Толс О непримиримости русской интеллигенции, ее, по­рой, ненависти к «перебежчикам». Говорит пример с В. В. Крес­товским. Уже будучи довольно известным писателем, он в 1868 г ., в возрасте 28 лет, поступил на военную службу (в Ямбургский уланский полк). Этот шаг «возбудил против него такое ожесточенное гонение в печати, как будто он сделал какой-либо противообщественный поступок»

Последующие десятилетия прошли под флагом взаимно­го непонимания. А. И. Куприн так ярко доказывал в на­чале XX века своему гражданскому читателю, что он «свой» и всей силой своего таланта обрушивался на армейские недостатки гипертрофируя их.

И вот война... сперва Мировая, потом Гражданская. Множество молодых интеллигентов надели военный мун­дир, но... Даже в эмиграции «главную скрипку» в литера­туре и критике продолжали играть те, кто «ничего не понял и ничему не научился». Для кого происшедшее с Родиной не поколебало левых убеждений.

И потому Краснов, как писатель, «имеет дурную кри­тику»; его попросту замалчивают. Хотя он написал 14 боль­ших томов романов, не считая множества статей, хотя его роман «От Двуглавого Орла» выдержал три издания и переведен на 12 европейских языков, тем не менее о Краснове до сих пор (до 1934 г . — А. М.) никто не удо­сужился написать даже простой обстоятельной крити­ческой статьи.

Причина этого кроется в том глубоком националь­ном патриотическом духе, которым проникнуты все про­изведения Краснова и который до сих пор еще неприем­лем для очень и очень многих, не желающих расстаться с фетишем демократии», — писала харбинская газета «Рус­ское Слово».

Русский офицер, полковник Абрамович писал в 1938 г . на эту тему: «...печать умышленно всегда умалчивала о грудах Краснова и его литературных дарованиях и не потому, что она этих дарований не признавала, а из не­нависти к нему за его монархические и национально- консервативные убеждения... Совершенно ясно было, что идет какой-то сговор бойкотировать Краснова совершен­но».Совершенно по-иному смотрели на это чекисты. Вот цитата из официального (!) «обвинительного заключе­ния» Военной коллегии Верховного Суда СССР 1947 г . (подтвержденного, кстати, Главной военной прокурату­рой РФ (!)): П. Н. Краснов «написал около 30 романов, которые по своему содержанию являлись сгустком его ненависти к СССР, лжи и клеветы на советскую действи­тельность, вождей ВКП(б) и руководителей Советского правительства. Извращенно отражал строительство бес­классового общества, клеветал на колхозный строй». НаЛубянке Краснова читали...Несмотря на все это, к российскому читателю через десятилетия возвращается русский офицер и писатель Петр Николаевич Краснов. Будет ли услышан его голос? Хоте­лось бы верить...

А. В. Марыняк

Предисловие к роману «Единая и неделимая» М.Айрис-пресс, 2004.

Предисловие П. Н. Краснова к роману «Единая и неделимая»

«Единой-Неделимой» я заканчиваю ряд романов, посвященных войне и смуте.

Богу угодно было сделать меня свидетелем и участником той и другой и дать мне видеть и переживать такие ощущения, ка­ким наши дети и внуки не поверят. Да и теперь те, кто незнаком близко с русским коммунизмом, — иностранцы и Русские, кото­рые хотят закрыть глаза на происходящее в России, говорят: «это неправда»... «этого не может быть»... «это не так»... «вы говорите так потому, что сами сильно пострадали от большевиков»... «да, может быть, большевизм разорил высшие классы, но зато он дал свободу и счастье рабочим и крестьянам»... «не мог же рабочий класс так издеваться над крестьянством, откуда он сам вышел».

Слышишь, а иногда и читаешь сравнение с «Царским вре­менем», с «Царским режимом». — «Тогда, — говорят, — было не лучше».

Я видел Императорскую Россию во дни ее полного расцвета, к царствование Императора Александра III и в царствование Им­ператора Николая II после Японской войны, накануне мировой войны, когда

Россия достигла вершины своего могущества и бла­госостояния. Я видел войну, как рядовой боец, и я пережил сму­ту, стоя в первых рядах бойцов против большевиков.

Когда сопоставляю время до смуты со временем после сму­ты, у меня впечатление —

белое и ч е р н о е... Христос, своею любовью смягчающий людские отношения, и Дьявол, сеющий смерть и ненависть... Красота и уродство.

И так не наверху, в высшем классе, среди богатых и знат­ ных, которым, по представлению некоторых, всегда и везде хо­рошо живется, но и в средних и в низших классах, среди всего Русского народа.

Встают в моей памяти богатые Царские смотры и парады, которым дивились иностранцы, спектакли gala в Императорских театрах, балы во дворце и у частных лиц, принаряженный, чис­тый С.-Петербурге дворниками, делающими весну, с красивыми городовыми, с блестящими, ярко освещенными вагонами трам­вая, с санями парой у дышла под сеткой, или с пристяжной, или одиночками, мягкий бег лошадей по набережной Невы по укатанному и блестящему снегу и фарфоровая крыша стынущего в морозных туманах неба, скрадывающего перспективу далей.

И другое встает передо мною... Грязные толпы митингую­щих солдат, разврат и грязь, убийства и кровь, трупы офице­ров на улицах, пошлость пролетарского театра, изуродованная жизнь так мною горячо любимого города. Я вижу истомлен­ ные лица представителей старых Русских родов с пачками га­зет или с какими-то пирожками на перекрестках улиц. Жизнь наизнанку.

Я вспоминаю опрятную бедность людей «двадцатого чис­ла». Квартира на пятом этаже, во втором дворе глухих Иванов­ских, Кабинетских, Московских, Тележных и Подьяческих улиц. Я помню их тихие радости по случаю «Монаршей милости», получения Станислава 3-й степени или чина Коллежского ре­гистратора. Я вижу их скромные пирушки с бутылками очи­щенной и Калинкинского пива, их поездки на Острова, Пет­ровский, Крестовский или на Черную речку, с женою и деть­ми, и радостное возвращение домой, в свои углы, где тесно, где бедно, где тяготит забота, но где чисто, где в углу кротко мигает лампадка перед ликом Пречистой, а на маленьком сто­ле свесил ремни с медными кольцами покрытый тюленем ра­нец сынишки-гимназиста.

И я видел эти же квартиры, сумбурно уплотненные подо­зрительными «родственниками», коптящие «буржуйки» в ком­натах, измученных, ставших тенями женщин, голодных, безра­ботных мужчин, разговоры о пайке и вечный страх чего-то ужас­ного, что может произойти каждую ночь. Я видел лица целой семьи, приникшие ночью к оконному стеклу, тревожно прислу­шивающиеся к пыхтению автомобиля на улице, глядящие пусты­ми глазами на входящих в комнаты людей в черных кожаных куртках.

Я помню Дон и Кубань при «проклятом Царизме», «угне­тенных Москвою» при Наказных Атаманах «из немцев». Помню тихий скрип ленивой арбы душистою осенью, медленную по­ступь розовых под закатным солнцем волов и хлеб, наложенный высоко под самое небо. А там наверху белые платки казачек, заломленные на затылок папахи с алым верхом или фуражки ка­заков, и несется к небу песня с подголоском — соперница жаво­ронку.

В станице пахло медом, пылью прошедших стад, хлебом и навозом, а в открытые окна хат видны были чистые столы, тарел­ки и котлы со вкусным варевом. С красного угла глядели темные лики святых икон. У ворот встречали работников старики и ста­рухи:

-С урожаем хорошим!

- Подай Господи!

Я видел табуны лошадей в степи. Косячный жеребец зорко стерег своих маток, а они ходили, поводя широкими боками, и томно вздыхали, отдаваясь ласкам высокой травы и благоухан­ного, теплого, ночного ветра.

Я видел богатую, счастливую Русь, и не могли заслонить широких картин ее довольства ни нищие на папертях церквей, пи арестанты в арестантских вагонах. Я знал, что и над ними простерта Рука Господня, и они кем-то опекаются, и не может быть случая, чтобы они погибли страшною голодною смертью. Ибо всегда был кто-то, кто считал их ближним своим, кто творил им милостыню и помогал им — Христа ради!..

И я видел те же станицы с пожженными домами. Я видел хаты со снятыми наполовину крышами. В уцелевшей крытой по­ловине ютились жалкие остатки когда-то шумной, людной, весе­лой и счастливой семьи. Я видел на завален'ке, на рундуке со сбитым замком какого-то жалкого, ко всему равнодушного че­ловека. Ему было лет тридцать. И, когда ему указывали на его разоренье, он только махал рукою и говорил:

— Абы дожить как-нибудь.

Чья-то дьявольская сила выпила у него охоту жить, желание и силу для борьбы, и пропала совсем его воля.

Я был на двух войнах. Я видел блестящие конные атаки, видел людей, несущихся навстречу смерти на сытых и быстрых лошадях. Я слышал, как вдруг среди бешеного ружейного огня раздавались трели офицерских свистков, и огонь стихал. Я слы­шал хриплые, точно пустые голоса: «в атаку!» «в атаку!»... Встава­ ли первыми офицеры, за ними стеною поднимались линии бес­конечных цепей, и было такое ура, забыть которое невозможно.

Я видел солдат, идущих под неприятельские окопы, чтобы вынести тело своего любимого ротного, и денщиков, принося­щих по своей охоте под градом пуль папиросы «его благородию».

Я видел, как наши солдаты кормили пленных, перевязывали их раны и разговаривали с ними, жалея их... Я видел страшную, ужасную, но все же Христианскую войну, где гнев перемешивал­ся с жалостью и любовью.

А потом те же люди издевались над своими начальниками, убивали их из пулемета, расстреливали пленных...

И все это мне хотелось записать, чтобы знали наши дети, наши внуки, что пережили мы и как мы жили до и после смуты.

Писать историю всего этого? Но для того, чтобы писать ис­торию, нужно историческое удаление, нужна перспектива, нуж­ны точные имена, даты, ряд запротоколенных и проверенных свидетельских показаний. А где достанешь все это, когда жи­вешь в изгнании, среди чужих людей и ничего своего не име­ешь? Картина так велика, история Русской смуты так громадна и, как пишут теперь — так «многогранна», что писать историю — надо работать многие годы. Не настало еще время истории запе­чатлеть пережитое.

Остановило меня от писания истории и еще одно обстоя­тельство: история не дает нам быта. История описанием со­бытий затемняет жизнь людей.

Воспоминания дают быт, но воспоминания полны личного, интимного и потому никогда не дадут всей полноты жизни, но лишь ее уголок.

Только в свободном художественном творчестве историко- бытового романа можно сочетать описание событий с бытом лю­дей и дать полную картину жизни данного времени. Я решил в ряде романов изобразить жизнь различных классов Русского об­щества, и эта работа вылилась в четыре романа.

В первом — «От Двуглавого Орла к красному знамени» — я изображаю, как жили до войны, как воевали и как пережили смуту люди высшего общества.

Во втором и третьем — «Опавшие листья» и «Понять—про­стить» — я беру интеллигентную, среднюю семью Кусковых и семью бедного чиновника Лисенко и показываю, что дала «вели­кая, бескровная революция» самому настоящему пролетариату.

В предлагаемом здесь романе «Единая-Неделимая» я изоб­ражаю на первом месте жизнь южнорусского крестьянина. Здесь видно, что дала ему власть «рабочих и крестьян», возглавляе­мых Коминтерном. В этом романе я пытаюсь найти пути, по которым могла бы выйти Россия из кровавого тупика, куда за­гнали Ее, под улюлюканье всего света, слуги Третьего Интер­национала.

Все четыре романа совершенно самостоятельны, и в то же время все четыре есть единое. Их связывает в главных очертани­ ях:—единство времени — последняя историческая эпоха Императорской России, война и смута, единство места — С.-Петербург и Юг России, и единство быта— Русский во­енный и мирный быт.

Все сцены мирной жизни, войны и смуты описаны или по личным наблюдениям и переживаниям, или по донесениям раз­ведчиков и протоколам полицейских и судебных властей.

Те, кого я описываю, жили так, как это написано, и умерли тою ужасною смертью, как я это описал. Я ничего не преувели­чивал, ничего не убавлял ни в изображении красивого прошлого, ни в изображении кровавого настоящего.

Я буду счастлив, если мне удалось пролить свет в ту тьму, что окружает теперь Россию, и если читатель поймет, где скрыва­ется та единая-неделимая, спаянная братскою любовью Россия, которая скоро восстанет из гроба ярким светом Христи­анской любви и озарит святым учением Христа народы Запада, погибающие в материализме.

Ex oriente lux — но свет не от таинственного Будды с его непротивлением и безнадежной нирваною, не от загадочных йогов Индии, не из i сложной философии Браминов, не из чудесных сказок восто чных магов, а из прошлого Назарета, из той знойной Иудеи, что дала миру величайшее учение любви и кротости и самых ужасных злодеев.

Тихий Свет Сына Божия, любовь к ближнему — единственное спасение человечества от вымирания в злобной классовой борьбе.

Когда воссияет над Россиею снова тот Тихий Свет, что был над нею в дни её славы , когда мы Бога боялись и Царя чтили, тогда снова встанет она:

Великая, Единая и Неделимая.

П. Краснов.

Сантени. 1924 г .