Генерал Келлер о воспитании воина

Брошенная кем-то фраза о высоком развитииии солдата западных армий с равнительно с нашим приня тая без вс якой проверки (надо пола гать в силу нашей всегдашней го товн ости к самооплеванию) на веру чуть ли не за аксиому, против ко т орой никто не считает возможным поднять своего голоса. К сожалению, мы так привыкли перенимать все от наших западных соседей (причина, почему они нас всегда во всем опережают) и так верим в их превосходство, что никак не можем отрешиться от этой привычки. Своему же родному мы не верим. После многих горьких испытаний пора бы отбросить перениание чужого, приобрести немного веры в себя и попробовать пожить своим умом.

Наш солдат не развит, наш солдат не любит военного дела и способен действовать только в массе под непосредственным надзором и при подсказке начальника и все его, признаваемое в лучшем случае, до­стоинство выражается в покорнос­ти, выносливости, и. в последнее время даже заподозренной, любви отечеству. Вот, что в большинстве статей на военные темы если не высказывается прямо, то читается между строк, а между тем, тот, кто дал себе труд хоть немного ближе узнать русского солдата, кто интересовался его бытом, кто немного проник в его миросозерцание, его взгляды, наклонности и слабости, тот не мог не убедиться в том, что составленное о нашем солдате мне­ние совершенно не соответствует истине.

Ознакомившись близко с нашим солдатом на войне, прозаведовав пять лет новобранцами, прокоман­довав более десяти лет эскадрона­ми и девять лет отдельными частя­ми. я убедился в том. что все зави­сит от воспитания и обучения наше­го солдата. Наш солдат в сравнении с солдатом западных армий, так сказать, школьно или научно действительно менее развит, но сметки и природного ума у него не мень­ше, а несравненно больше, чем у всякого немца или француза, и это объясняется очень просто: запад­ный простолюдин, по большей час­ти, житель города или ферм, где ему не знакома ни дикая природа, с которой приходится на каждом шагу бороться, ни десятиверстные про­странства, на которых уже с малых лет приходится ориентироваться нашему крестьянину.

Наш простолюдин, у которого в силу домашнего воспитания совер­шенно отсутствует даже понятие о чувстве долга (развивающееся толь­ко при особенно благоприятных ус­ловиях на военной службе) болез­ненно самолюбив и чуток к насмеш­ке. Эксплуатируя эту черту его ха­рактера, его можно подвинуть на любой, даже героический поступок до самопожертвования, но в то же время, можно отбить всякую охоту к делу и работе. Второй характер­ной чертой его является понимание только всего логичного, осязатель­ного и ведущего прямо к цели; на­шему солдату для сохранения инте­реса к делу нужен ясный вывод для чего то или другое ему необходимо и сознание практического примене­ния того, чему его учат. Враг он при­творства, всего неестественного и показного. Для него совершенно не­понятно, почему, высланный в до­зор, он обязан скрываться, когда ему и всем доподлинно известно, что никакого неприятеля нет; поче­му он должен прятаться за гребнем горы, быстро пробегать открытые пространства, когда он этим напрас­но морит свою лошадь, за ним ник­то не следит и он своим открытым движением никого выдать не мо­жет. На такие приемы, не вызыва­емые логической необходимостью, он смотрит как на что-то глупое, не­понятное и на комедию, которую заставляют играть, а это претит его натуре.

Вместо того, чтобы возбудить в нижних чинах интерес к маневрам, у нас делается все для того, чтобы убить в солдате этот интерес и пре­вратить солдата в пешку. Правда, в последнее время начали требовать от офицеров, чтобы перед каждым маневром всем нижним чинам объяснялась задача и цель движе­ния, но этого мало, для того, чтобы человек отнесся к делу с интересом и сознательно, необходимо его лич­ное участие в исполнении задачи и возможность проявить свою хоть маленькую инициативу.

Пагубное влияние, в смысле со­здания в нашем, в душе любящем и увлекающемся военным делом, солдате апатичного отношения ко всему, что касается маневра, ока­зывает настойчиво проводимое не­которыми начальниками распоря­жение, чтобы на маневрах солда­ты не смели гоняться за разъезда­ми и одиночными всадниками, не смели брать в плен зазевавшего­ся противника и т. д. и этим запре­щающие то, что единственно и может возбудить ин­терес в солдате к маневру и подгото­вить его к боевой де­ятельности на войне.

Мне не раз прихо­дилось видеть в час­тях, где такое запрещение действу­ет, как везший донесение солдат проезжал, не скрываясь, прямо че­рез цепь противника, как, будучи в дозоре, он хладнокровно смотрел на высматривающего расположение или движение отряда неприятеля, как, устраивая по приказанию заса­ду, он даже не старался скрыться и примениться к местности, везде про­являл апатию и носил на лице отпе­чаток скуки и отбывания номера.

В тех же частях, где такое запре­щение не действует, я видел совер­шенно другие сцены; так, мне при­шлось быть свидетелем того, как везший донесение молодой солдат, окруженный ловившим его неприя­тельским разъездом, бросился с ло­шадью с трехсаженного обрыва в реку, переплыл ее и торжествующе доставил своему начальнику доне­сение; видел я, как разъезд прокла прокла­дывал себе дорогу через такую лес­ную гущу через которую казалось бы невозможно пробиться и одиноч­ному пешему человеку, видел я как солдат в холод и осенний дождь про­сиживал целую ночь в мокрой ка­наве с единственной целью захва­тить неприятельского посыльного и отнять у него донесение, видел я и то, как разведчик проползал в грязь по несколько верст на животе с тем, чтобы пробраться через стороже­вое охранение и открыть располо­жение противника или как пресле­дуемый он просиживал часами в хо­лодной воде по горло, как простой рядовой выдумывал, чтобы скрыть свой след, такие фокусы и увертки, которые и в голову никому прийти не могут, - всего не перечтешь.

Вечером, сидя у костра, с какой гордостью герой такого происше­ствия рассказывал товарищам о том, как он надул глупого противни­ка и этим спас весь свой отряд и чуть ли не всю свою армию от вер­нейшего разгрома. Видел я, с ка­ким увлечением, завистью и востор­гом слушали рассказчика его одно­полчане, жаждущие такого же слу­чая, чтобы самим отличиться.

Разве не прямая наша обязан­ность и долг поощрять в солдате такие порывы, и где же ему учить­ся разным практическим боевым приемам, удали, сметке и отваге, одним словом, тому, что от него потребует война, как не на манев­рах. Между тем, многие этого по­нять не хотят, сами же создают из умного, удалого, самоотверженно­го нашего солдата бездушную пеш­ку, боящуюся проявить малейшую инициативу, а затем обвиняют его в малой развитости.

Запрещение солдату принимать малейшее участие в маневре, упо­добляющее его булавке, втыкаемой в плане во время военной игры или тактических занятий, объясняется обыкновенно тем, что солдаты за­гоняют лошадей, не умея рассчиты­вать их сил, что могут произойти драки, вражда между частями и всякое нежелательное разгорание страстей. Такие объяснения мне ка­жутся совершенно нежелательны­ми, так как непривыкший сообразовать силы своей лошади в мир­ное время солдат, конечно, загонит ее еще скорее в военное время, что может иметь несравненно худшие последствия, а возможность драк, вражды и разгорание страстей ука­зывает только на то, что части, где это может произойти, не достаточ­но в руках своих начальников.

Не отрицаю, что изредка где-нибудь и может произойти драка двух солдат, но в этом усмотреть что-либо страшное я не могу, и мне сдается неосновательным из-за предвиде­ния такого случая отменять обуче­ние и воспитание всей массы. Раз­ве можно признать правильным полную отмену в одной известной мне части обучение фехтованию на том основании, что произошел не­счастный случай, когда проскольз­нувший в маску эспадрон проколол фехтующему солдату глаз. На том же основании можно было отме­нить и верховую езду, так как бы­вают неоднократно случаи когда пад е ние с лош а ди вызывало не только поранение, но и смерть. Где лес рубят, там щепки летят.

Не только в маневренное время условия, в которые ставится наш солдат, отучают его от самостоятель­ности, ответственности и добросо­вестного исполнения обязанностей, но и весь уклад его повседневной жизни и постановка ежедневных занятий в казармах и манежах как бы рассчитаны на то, чтобы подо­рвать в нем эти неоцененные в сол­дате качества.

Везде в жизни солдата началь­ство старается, точно имея дела с малым ребенком, предвидеть и пре­дупредить возможный проступок, везде норовит заранее подостлать соломки, чтобы он часом не ушиб­ся, а занятия поставить так, чтобы личность солдата подвести под об­щий уровень.

Человеку, которому в военное время доверяется разведка о не­приятеле, донесению которого ве­рят, которого посылают одного за сотню верст, от которого требуется самопожертвование, добросовест­ность и громадная доля самостоя­тельности, такому человеку в мир­ное время не доверяют отпуска из казенной винной лавки полбутылки водки, и в ней имеет право отка­зать ему контролирующая его какая- то продавщица.

Может ли такое положение вос­питать солдата в смысле ответствен­ности за свои поступки, и не явля­ется ли оно обидным для его досто­инства. Солдату внушают на словах о высоком звании воина, а не так еще давно на оградах парков, скве­ров и при входе на гулянии он мог прочесть «Собак не водить», а рядом - «Нижним чинам вход воспрещается». Объяснялись такие распо­ряжения тем, что солдаты стесняют публику, держать себя на гуляниях не умеют, так же как не уме­ют ходить по людным улицам и по­казываются иногда очень грязно одетыми. Пора, казалось бы, пере­менить взгляд на солдата, пора смотреть на него как на взрослого, полноправного человека, отвечаю­щего за свое поведение, и пора воспитывать его в этом направлении, выказывая ему полное дове­рие, в то же время безустанно и строго требуя от него трезвого по­ведения, сохранения воинского до­стоинства и умения себя держать на улицах и в людных местах. Только этим способом мы воспи­таем самостоятельных, твердых людей, которые привыкнут сами сле­дить за собой и отвечать за свои поступки и поведение, будут их об­думывать и взвешивать, а не тех не- домыслей, полудетей, которые, выр­вавшись из-под глаз начальника на свободу, способны напиться до по­тери сознания и своей распущенно­стью коробить общество и ронять достоинство воинского звания.

Воспитание, которое я отстаи­ваю, не сразу, конечно, принесет желательные плоды и породит вна­чале много хлопот и неприятностей, но не пройдет и двух лет, как об­лик нашего нижнего чина, самосознание его и уважение к себе самому совершенно изменится. Ответствен­ность за свои поступки делает че­ловека рассудительным и вдумчи­вым, мелочная же, преувеличенная заботливость о нем и желание уст­ранить с его пути все, обо что он может ушибиться, развивает легко­мыслие и привычку к безответствен­ности за свои проступки, убивает рассудительность и дорогую в сол­дате самостоятельность.

Невнимательность к личности и подведение всех под одно лекало замечается и при обучении и в ка­зарменной жизни и в корне подры­вает в солдате старательность и доб­росовестность.

Немудрено, если у поступившего на военную службу молодого солда­та, выбивающегося из сил и стара­ющегося изо всей мочи выделить­ся своим молодчеством и исправ­ностью, но испытывающего ежед­невно безразличнее к этому отно­шение начальников, опускаются руки. Тяжело молодому солдату при таких условиях сохранить бодрость духа и веру в себя, и теряется час­то богато одаренный и развитой че­ловек в общей массе, как и он, ста­равшихся когда-то и пришедших к убеждению, что это не стоит, людей. Тупеет он на учениях, тупеет на ежедневной манежной езде гусь­ком по все тому же четырехуголь­нику, где ни управлять лошадью, ни соображать не приходится, где ло­шадь сама бежит за передней, сама поворачивает, где надо, и трясет его положенное число часов в день в продолжении всей его четырех­летней службы. Трудно солдату при таких условиях видеть в лошади дру­га и товарища, а сравнивает он ее скорее с орудием пытки, за которое его часто бранят и наказывают. Дру­гое отношение солдата к езде и ло­шади наблюдается в тех частях, где привилась езда в одиночку и в поле, где всадник сам принимает участие в езде, добивается от своего коня того, чего хочет, где и голова, и мускулы работают, где он подчи­няет коня своей воле и где на нем же на маневре он может показать свою удаль и молодчество. Такая езда солдата развивает, воспиты­вая в нем любовь к своему коню, самостоятельность, сообразитель­ность и настойчивость.

Упомянув выше о достоинствах и недочетах нашего солдата, я не упомянул еще об одном его боль­шом недостатке, сильно тормозя­щем и затрудняющем его воспи­тание, это его недоверие к началь­ству, с которым новобранец при­бывает в войска и которое сохра­няется им часто на всю службу. Мне кажется, это недоверие кре­стьянина к начальству и барину во­обще надо искать в историческом, не так далеком еще прошлом; на­чало его относится к тому време­ни, когда крестьянин видел в по­мещике эксплуататора своего тру­да, а в деревенском начальстве находил несправедливого и алчно­го обирателя.

На офицерскую беседу с нижни­ми чинами и даже на собеседование полковых священников, на­значенных приказом по полку или расписанием, солдат в большин­стве случаев смотрит как на уче­ние и так, что мол «это ему прика­зано говорить, на то он и деньги получает», и надо много такта, тру­да и таланта, чтобы на таких бесе­дах заинтересовать слушателей и внушить им к себе доверие.

Не только к беседам, но и кни­гам, выдаваемым для чтения сол­датам, они относятся с некоторым недоверием; так мне, когда я как- то указал на исторический факт, насколько помню, на подвиг Архи­па Осипова, пришлось услышать от неглупого солдата: «Точно так, чи­тал, да ведь это только так для при­мера писано». Сказанное солда­там в неофициальной обстановке и как-бы невзначай слово во вре­мя ли учения, когда они стоят воль­но, или во время уборки, произво­дит на них часто гораздо большее впечатление, лишь бы это слово было сказано просто, без офици­ального оттенка и без подделки под деревенский говор, под кото­рый незнающие нашего нижнего чина офицеры любят подделывать­ся и в котором народ сразу чув­ствует фальшь, возбуждающую в нем недоверие к говорящему. Много требуется нашему офицеру наблюдательности, заботы и уме­ния держать себя, чтобы понять и приобрести доверие и расположе­ние солдата и заглянуть ему в душу. Для этого нужно не снисхо­дительность, не денежные подачи, к которым часто прибегают моло­дые офицеры, чем только развра­щают нижних чинов, а напротив, справедливая строгость, разумная и непреувеличенная заботливость и любовь к младшему брату, но, опять-таки, любовь не всепроща­ющая, а любовь разумная, нака­зывающая и воспитывающая. Не­обходим личный пример на служ­бе и в жизни, нужно не ложное самолюбие и боязнь уронить свой престиж, а откровенное признание и своих ошибок, который все равно от наблюдательности солда­та не скроешь, и в оставлении ко­торых начальством без замечаний солдат усматривает неодинаковое требование службы от офицера и от нижнего чина и несправедли­вое к последнему отношение.

Познание солдата дается толь­ко долголетней совместной жиз­нью с ним, наблюдательностью и тактичным умением вызвать его на откровенность, что, конечно, гораздо легче вольноопределяю­щемуся, живущему одной жизнью с нижним чином, чем человеку, одевшему офицерские погоны. Казалось бы совершенно необхо­димым требовать от молодых лю­дей, посвящающих себя военной службе, прослужить хоть один год вольноопределяющимся в рядах. Без такого условия офицер солда­та никогда не узнает, не поймет его миросозерцания, не поймет его слабостей и высоких качеств, а без этого понимания влияние и воспитание является для него не­посильной задачей.

На нашем офицере лежит вы­сокое призвание не только учите­ля, но и, главным образом, вос­питателя, способного своим вли­янием, обучением и воспитанием из мягкого, восприимчивого дере­венского парня создать твердого, уверенного в себе, крепкого, са­мостоятельного бойца, готового сознательно пожертвовать и жиз­нью, и достоянием на защиту сво­его Государя и способного по воз­вращении домой своим примером и влиянием воспитывать подрас­тающее деревенское молодое поколение в верности и предан­ности своему Царю, Вере и Отечеству.

По материалам работы графа Ф. А. Келлера »Несколько кавалерийских вопросов»(СПб., 1910- 1914 гг.)

Составил М. Фомин "Общество памяти генерала Келлера», СПб